Начало
Федор Михайлович Достоевский Собрание сочинений в пятнадцати томах Том 2. Повести и рассказы 1848-1852 Петербургская летопись <27 апреля> Еще недавно я никак не мог себе представить петербургского жителя иначе как в халате, в колпаке, в плотно закупоренной комнате и с непременною обязанностию принимать что-нибудь через два часа по столовой ложке. Конечно, не всё же были больные. Иным болеть запрещали обязанности. Других отстаивала богатырская их натура. Но вот наконец сияет солнце, и эта новость бесспорно стоит всякой другой. Выздоравливающий колеблется; нерешительно снимает колпак, в раздумьи приводит в порядок наружность и наконец соглашается пойти походить, разумеется во всем вооружении, в фуфайке, в шубе, в галошах. Приятным изумлением поражает его теплота воздуха, какая-то праздничность уличной толпы, оглушающий шум экипажей по обнаженной мостовой. Наконец на Невском проспекте выздоравливающий глотает новую пыль! Сердце его начинает биться, и что-то вроде улыбки кривит его губы, доселе вопросительно и недоверчиво сжатые. Первая петербургская пыль после потопа грязи и чего-то очень мокрого в воздухе, конечно, не уступает в сладости д.....
Середина
режить в мечтах, в надеждах, в страстных порывах, в сладостном волнении юного духа. Я начала чтение без разбора, с первой попавшейся мне под руку книги, но судьба хранила меня: то, что я узнала и выжила до сих пор, было так благородно, так строго, что теперь меня не могла уже соблазнить какая-нибудь лукавая, нечистая страница. Меня хранил мой детский инстинкт, мой ранний возраст и всё мое прошедшее. Теперь же сознание как будто вдруг осветило для меня всю прошлую жизнь мою. Действительно, почти каждая страница, прочитанная мною, была мне уж как будто знакома, как будто уже давно прожита; как будто все эти страсти, вся эта жизнь, представшая передо мною в таких неожиданных формах, в таких волшебных картинах, уже была мною испытана. И как не завлечься было мне до забвения настоящего, почти до отчуждения от действительности, когда передо мной в каждой книге, прочитанной мною, воплощались законы той же судьбы, тот же дух приключений, который царил над жизнию человека, но истекая из какого-то главного закона жизни человеческой, который был условием спасения, охранения и счастия. Этот-то закон, подозреваемый мною, я и старалась угадать всеми силами, всеми своими инстинктами, возбужденным.....
Конец
177 С. 511. …я всегда любил вечерний, закатный час. — Черта, свойственная самому Достоевскому и многим его героям. Нашла отражение в «Бесах», «Подростке», «Братьях Карамазовых». См.: Дурылин С. Об одном символе у Достоевского // Достоевский. М., 1928. С. 178–192. 178 С. 513. Так как на высоком деревянном, тротуаре было тесно двум рядом — бежал подле нее внизу… — Эпизод этот повторен в романе «Бесы» (см. ч. III, гл. 4 «Последнее решение», подглавка II). Отмечено В. А. Тунимановым в его книге «Творчество Достоевского 1854–1862» (Л., 1980, С. 24–25). 179 С. 514. …в аксельбантах. — Аксельбанты — наплечные шнуры, принадлежность военного мундира адъютантов и офицеров Генерального штаба. 180 С. 516. …пустился в вихрь светской жизни на Васильевском острове и в Галерной гавани… — т. е. в небогатых, окраинных районах Петербурга. 181 С. 517. …с одною из особ 4-го класса. — Все чины в Российской империи делились на 14 классов. Чины 4-го класса (военные или граждан.....
|