Желязны Роджер

Последняя вечеря

Как чувствует себя музыка, когда ее оркеструют?

Поэма, когда ее пишут? Живопись...

Эти мысли витали в моем мозгу, но это были его мысли.

Я ощутил шероховатые и осторожные, словно кошачий язычок, прикосновения его кисти, обводящей мои щеки, затемняющей бороду.

Он коснулся моих глаз, и они открылись. Сначала левый, потом — правый, мгновенно.

Сознание включилось сразу и четко — никакого плывущего тумана, как это бывает при внезапном пробуждении. Я тоже пристально вглядывался в его темные глаза, сосредоточившиеся на моем лице. Он держал кисть бережно и мягко, словно перо, и ноготь его большого пальца отливал радужным спектром присохших красок.

Он стоял, любуясь мной.

— Да! — вздохнул он наконец. — Они правы! Вот — линии вины, стыда, ужаса, и все они сходятся у этих властно притягивающих глаз. Но взгляд их прям и тверд и они не боятся света, — продолжал он. — Они не дрогнут! И в этом взоре — вся дерзость и боль Люцифера. Он не отведет этих глаз, когда придет время обмакнуть хлеб в вино… Бороду надо сделать покраснее, — добавил он.

— Но ненамного, — сказал я.

— Нет, болела голова.

— О, прости меня! А как сейчас, лучше?

— Нет, все еще побаливает. «Ах ты...»

— Пойдем куда-нибудь вечером?

— Куда же?

— Помнишь тот французский ресторан, мимо которого мы вчера проезжали? Как, бишь, его...

— «Ле-Буа».

— Я подумала, что ты, может быть, захочешь посидеть там немного сегодня вечером. Во всех остальных мы уже побывали.

— Нет. Не сегодня.

— Где же тогда мы поужинаем?

— Может, прямо здесь?

Она приняла озабоченный вид:

— Тогда мне придется позвонить вниз и сделать распоряжения.

«Держу пари, что ты не умеешь готовить. Мне ни разу не подвернулся случай выяснить это».

— Это было бы замечательно.

— Ты уверен, что не хочешь никуда пойти сегодня вечером?

— Да. Уверен.

Ее лицо прояснилось:

— Стол накроют в саду, а еду привезут на тележках — как для особых гостей.

— К чему все эти хлопоты?

— Мама говорила мне, что у них с отцом все было именно так, когда они проводили здесь медовый месяц. Вот я и хотела предложить тебе то же самое.

— Почему бы и нет? — Он пожал плечами.

«Надо выпить, чтобы собраться».

Кислое вино, выпитое залпом, обожгло. Подобно снежным хлопьям, уносящимся в желтое небо, в голове молнией пронеслись ледяные кристаллики.

«Пора».

Он наклонился и задул свечи.

— Зачем ты это сделал?

— Чтобы остаться вдвоем в темноте.

Она хихикнула.

Он нащупал ее руками и обнял.

— Поцелуй ее — вот так.

Он поставил ее на ноги, тщетно пытаясь ослабить хватку ее объятий, и, придерживая за талию, повел к белым

перилам.

— Как красив океан в безлунную ночь, — сказала она низким грудным голосом. — Кажется, Ван Гог однажды изобразил Сену но...

Он ударил ее под колени левой рукой. Она опрокинулась назад, и он попытался подхватить ее. Ее голова стукнулась о камень лестницы. Он выругался.

«Все равно. Она и так будет в синяках и кровоподтеках, когда ее найдут».

Она тихо застонала, когда он поднимал ее, теплую и обмякшую.

Он наклонился и сильным движением перебросил ее через перила. Он услышал, как тело ударилось о камни, но музыка «Голубого Дуная» заглушила все остальные звуки.

— Спокойной ночи, Миньон.