Жак Шессе

Искупительное деяние

Был уже довольно поздний час мартовского дня, когда я добрался до пансиона Коли, номер в котором забронировал заранее, за два месяца; переложив вещи из чемодана в шкаф, я вышел побродить по незнакомому мне городу и его окрестностям, взглянуть на озеро, над которым еще не сгустилась тьма.

– Ужин в семь, – предупредила г-жа Коли своим громким, хорошо поставленным голосом, несколько жестким из-за акцента, сопроводив эти слова некоторыми инструкциями касательно распорядка в пансионе. Ее лишенный приятности голос, резкий акцент уже произвели на меня удручающее впечатление, а то, что я увидел из окна такси, не прибавило мне оптимизма. Узкие улочки с лавками часовых дел мастеров и цветочников, подновленный замок с крепостными стенами, жалкий донжон над озерцом, одетым в бетон и обставленным геранью в ящиках, – сплошное убожество, банальность и подделка под средневековье.

Даже мысль о Руссо[1] едва ли умеряла отвращение, которое пробудили во мне эти пресные места. Он был большим путаником, в маленьком городке, прилепившемся чуть повыше к горному склону, рядился в восточные опереточные одежды, витийствовал, собирая травы для гер.....

– Одна иголка, две, три – поверьте, это было ужасно, к тому же я увеличивала сеансы. А как-то раз в лавке старьевщика обнаружила то, что вы у меня увидели, купила за несколько грошей и стала пользоваться. На Пасху будет уже два года. Знаю, это меня убивает, но без этой боли хотя бы день мне невмоготу.

Почему она мне все рассказала? Она явно не в своем уме, раз доверяет такое постороннему человеку, к тому же так естественно и искренне. В этом холодном озерном крае подобные вещи не так уж редки, мне ли было не знать этого, но обычно люди исступленно оберегали тайны подобного рода от посторонних. Епитимья, не наложенная священнослужителем, без исповеди, путем прибегания к непосредственной физической боли. Я вгляделся в нее: стоявшая передо мной молодая женщина явно не была избранницей Господа. Впалые покрасневшие щеки, подрагивающая шея, круглые груди – которые она протыкала! – и мерзкий спортивный костюм. Тонкая чувственность жила в этом теле, еще более волнующая оттого, что ее прятали, голос был низким, манера говорить медленной, в ее повадках и движениях ощущались трепещущая грациозность и некий нервный импульс.

– Вы не составите мне компанию? Еще не поздно, весенний воздух так приятен. Ходьба будет расплатой за гурманство.

Я ухватился за приглашение и вышел вслед за ней. Какое-то время мы шли по единственной улице города, затем оказались на тропинке, спускающейся к берегу озера, где вечерняя тьма уже начала заволакивать бетонную облицовку берегов и ящики с геранью. Было тепло, вода в озере была такой прозрачной, дул порывистый ветерок, за нашими спинами остался этот ужасный городишко… И тут мысль об иголках, которыми Паула протыкала свою плоть, предстала мне в каком-то ином свете, не ужаснула, а, напротив, показалась весьма притягательной. А заодно и мысль о власянице со следами крови то ли живота, то ли лона. А может, она не совсем нормальная? Что ж, возблагодарим Господа, что он печется о том, чтоб мы не умерли со скуки. Да, она не в себе, решил я, и Бог позволил мне оказаться рядом с единственным существом на этом побережье, с удовольствием рассказывающем о своих терзаниях. Предадимся же этому счастью.

– Вы так мило улыбнулись мне за ужином, – проговорил я, пытаясь в свою очередь улыбнуться.