Начало
Михаил Булгаков Театральный роман Предисловие Предупреждаю читателя, что к сочинению этих записок я не имею никакого отношения и достались они мне при весьма странных и печальных обстоятельствах. Как раз в день самоубийства Сергея Леонтьевича Максудова, которое произошло в Киеве весною прошлого года, я получил посланную самоубийцей заблаговременно толстейшую бандероль и письмо. В бандероли оказались эти записки, а письмо было удивительного содержания: Сергей Леонтьевич заявлял, что, уходя из жизни, он дарит мне свои записки с тем, чтобы я, единственный его друг, выправил их, подписал своим именем и выпустил в свет. Странная, но предсмертная воля! В течение года я наводил справки о родных или близких Сергея Леонтьевича. Тщетно! Он не солгал в предсмертном письме – никого у него не осталось на этом свете. И я принимаю подарок. Теперь второе: сообщаю читателю, что самоубийца никакого отношения ни к драматургии, ни к театрам никогда в жизни не имел, оставаясь тем, чем он и был, маленьким сотрудником газеты «Вестник пароходства», единственный раз выступившим в качестве беллетриста, и то неудачно – роман Сергея Лео.....
Середина
– Зная Ивана Васильевича двадцать восемь лет, – вдруг шамкала какая-то старуха, у которой моль выела на берете дыру, – я уверена, что он не откажет мне... – Дам постоять, – внезапно вдруг говорил Филипп Филиппович и, не ожидая дальнейших слов ошеломленной старухи, протягивал ей какой-то кусочек бумаги. – Нас восемь человек, – начинал какой-то крепыш, и опять-таки дальнейшие слова застревали у него в устах, ибо Филя уже говорил: – На свободные! – и протягивал бумажку. – Я от Арнольда Арнольдовича, – начинал какой-то молодой человек, одетый с претензией на роскошь. «Дам постоять», – мысленно подсказывал я и не угадывал. – Ничего не могу-с, – внезапно отвечал Филя, один только раз скользнув глазом по лицу молодого человека. – Но Арнольд... – Не могу-с! И молодой человек исчезал, словно проваливался сквозь землю. – Мы с женою... – начинал полный гражданин. – На завтра? – спрашивал Филя отрывисто и быстро. – Слушаю.
Конец
Вследствие этого каждый бегущий к окну кричал то, что ему казалось нужным кричать. – Ах, Боже, Боже мой!! – кричали больше всего. – Где горит? Что такое? – восклицал Адальберт. Я слышал мужские и женские голоса, кричавшие: – Спасайтесь! Где вода? Это горит Елисеев!! (Черт знает что такое!) Спасите! Спасайте детей! Это взрыв! Вызвать пожарных! Мы погибли! Весь этот гвалт покрывал визгливый голос Людмилы Сильвестровны, которая кричала уж вовсе какую-то чепуху: – О, Боже мой! О, Боже всемогущий! Что же будет с моими сундуками?! А бриллианты, а мои бриллианты!! Темнея, как туча, я глядел на заламывавшую руки Людмилу Сильвестровну и думал о том, что героиня моей пьесы произносит только одно: – Гляньте... зарево... – и произносит великолепно, что мне совсем неинтересно ждать, пока выучится переживать это зарево не участвующая в пьесе Людмила Сильвестровна. Дикие крики о каких-то сундуках, не имевших никакого отношения к пьесе, раздражали меня до того, что лицо начинало дергаться.
|