Начало
Михаил Афанасьевич Булгаков КОПЫТО ИНЖЕНЕРА ЧЕРНОВИКИ РОМАНА Тетрадь 2.1928 — 1929[1] [ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ВОЛАНДА][2] — Гм, — сказал секретарь[3]. — Вы хотели в Ершалаиме царствовать? — спросил Пилат по-римски[4]. — Что вы, челов... Игемон, я вовсе нигде не хотел царствовать! — воскликнул арестованный по-римски. Слова он знал плохо[5]. — Не путать, арестант, — сказал Пилат по-гречески, — это протокол Синедриона. Ясно написано — самозванец. Вот и показания добрых людей — свидетелей. Иешуа[6] шмыгнул высыхающим носом и вдруг такое проговорил по-гречески, заикаясь: — Д-добрые свидетели, о игемон, в университете не учились. Неграмотные, и все до ужаса перепутали, что я говорил. Я прямо ужасаюсь. И думаю, что тысяча девятьсот лет пройдет[7], прежде чем выяснится, насколько они наврали, записывая за мной. Вновь настало молчание. — За тобой записывают? — тяжелым голосом спросил Пилат. — А ходит он с записной книжкой и пишет[8], — заговорил Иешуа, — этот симпатичный... Каждое слово заносит в книжку... А я однажды заглянул и прямо ужаснулся... Ничего подобного прямо. Я ему говорю, сожги, пожалуйс..... Середина
— Ты думаешь?.. — шепнул Берлиоз. — Говорю тебе! Посмотри на костюм... Это эмигрант-белогвардеец... Говорю тебе, Володька, здесь Гепеу пахнет... Это шпион... Все, что нашептал Иванушка, по сути дела, было глупо. Никаким ГПУ здесь не пахло, и почему, спрашивается, поболтав со своим случайным встречным на Патриарших по поводу Христа, так уж непременно необходимо требовать у него документы. Тем не менее у Владимира Мироновича моментально сделались полотняные какие-то неприятные глаза, и искоса он кинул предательский взгляд, чтобы убедиться, не удрал ли инженер. Но серая фигура виднелась на скамейке. Все-таки поведение инженера было в высшей степени странно. — Ладно, — шепнул Берлиоз, и лицо его постарело. Приятели вернулись к скамейке, и тут же изумление овладело Владимиром Мироновичем. Незнакомец стоял у скамейки и держал в протянутой руке визитную карточку. — Простите мою рассеянность, досточтимый Владимир Миронович. Увлекшись собеседованием, совершенно забыл рекомендовать себя вам, — проговорил незнакомец с акцентом. Владимир Миронович сконфузился и покраснел. Конец
После того как иудеи отказались разойтись, сигнал был дан, воины, не щадя ни правого, ни виновного, принялись с таким усердием исполнять свое дело, что множество людей было ранено и убито, а еще более задавлено...» (Фаррар Ф.В. С. 441). Пилат напоминает первосвященнику об этом побоище иудеев, угрожая его повторить с еще большей силой. 18 — Он [другое] услышит, Каиафа! — Далее в черновике: «Полетит сегодня телеграмма (так в тексте. — В. Л.), да не в Рим, а прямо на Капри. Я! Понтий! Подниму тревогу. И хлебнешь ты у меня, Каяфа, хлебнет город Ершалаим уж не воды Соломоновой, священник... — Знаю тебя, всадник Понтий, — сказал Каяфа. — Только не осторожен ты... — Ну ладно, — молвил Пилат. — Кстати, первосвященник, агентура у тебя очень хороша. В особенности мальчуган этот, сыщик из Кериот. Здоров ли он? Ты его береги, смотри. — Другого наймем, — с полуслова понимавший наместника, молвил Каяфа. — О gens sceleratissima, taeterrima gens! — вскричал Пилат. — О foetor judaicus!
|