Сергей Алексеев

Рой

1

Он давно изучил характер каждой собаки на пасеках, знал их в «лицо», как, впрочем, и собаки знали его. Он щадил их, даже в какой-то степени оберегал, потому что порви он в горячке какуюнибудь очень уж назойливую собачонку, как немедленно появится новая, с неизвестным характером и повадками. А надеяться, что новенькая будет трусоватой, не приходилось, поскольку лайки в здешних местах славились храбростью и азартом, да и худых, робких псов на пасеках попросту не держали. Он понимал и то, что за порванную собаку, возможно, последует мщение хозяина, и кто знает, удастся ли на сей раз уберечься от пули?

Собаки в свою очередь хоть и проявляли рвение и азарт, когда он забредал на пасеки, хоть и хрипели от ярости, но тоже щадили его и не особенно-то старались остановить, закружить в буреломнике и подставить под выстрел хозяину. Недюжинным собачьим чутьем они понимали, что на смену старому знакомцу придет чужой, бог весть какого нрава и характера, скорее всего молодой, гонористый и дурной. Свято место пусто не бывает не только среди людей, но и в природе. Слишком мало оставалось в лесах таких малолюдных и медовых мест, чтобы пустовать ему.....

– Не нуждаюсь! Не нуждаюсь в ваших автомобилях! Разжирели, разбогатели, вот и катайтесь! А я и пешком уйду! Ничего, уйду!

Заварзин выскочил из машины, заговорил со старцем, и тот, похоже, узнал его, остыл немного, жаловаться начал.

– Ведь как людей просил, чуть на колени не становился – отвезите меня, хоть до станции отвезите, до города. Так нет же, одному некогда, другому недосуг. Все нынче занятые, деньги зарабатывают. Забыли, все забыли, как я вятских-то из нищеты вывел, дорогу в Сибирь указал!.. Врут мне все, обманывают, будто с дитем разговаривают.

– Ты куда направился-то, Алексей Семеныч? – спросил Заварзин.

Старец помолчал, мотнул головой. На бледных щеках под белой бородой за.....

Так что же случилось с этим народом, что случилось со Стремянкой, если, пережив то, что вряд ли какой другой народ смог бы пережить, стали отдаляться люди друг от друга, отчуждаться, улетать из родимого гнезда. И вот уже нет почти Стремянки. Стала она на самом краешке земного своего существования, едва держится. Что-то важное утеряно в жизни, какая-то главная крепь ослабла.

Может, все дело в том, что потерялась извечная связь крестьянина с землей, перестал чувствовать он себя хозяином на ней, и прав Василий Заварзин, утверждая, что «с землей одно единение – когда ее пашешь… И с природой то же. Все остальное – грабеж…».

Или дело в пришедшем, наконец, в деревню достатке, в материальном благополучии, достигнутом не таким уж тяжелым пчеловодческим трудом? «Мед – липкая штука».

А может, причина в «разлагающем» влиянии города? (Кстати, мотив этот – противопоставление деревни городу – выражен в романе достаточно сильно, хотя, на мой взгляд, несколько прямолинейно и излишне категорично.)