Начало
Александр Исаевич Солженицын Красное колесо Узел II Октябрь Шестнадцатого Александр Исаевич Солженицын Красное колесо Узел II Октябрь Шестнадцатого Солженицын Александр Исаевич ЗАМЕЧАНИЯ АВТОРА К УЗЛУ ВТОРОМУ Полная библиография будет приведена после Узла Третьего. Временной отрезок "Октября Шестнадцатого”, со средины октября и до 4 ноября, беден историческими событиями (волнения на Выборгской стороне 17 октября, заседания Государственной Думы с 1 ноября с известной речью Милюкова, ещё несколько эпизодов). Но он избран автором в качестве последнего перед революцией Узла как сгусток тяжёлой и малоподвижной атмосферы тех месяцев. Автор долго колебался, строить ли между “Августом Четырнадцатого” и “Октябрём Шестнадцатого” ещё один, промежуточный по войне, Узел “Август Пятнадцатого”, богатый событиями. От этого замысла он отказался, остатки же вошли в нынешний Второй Узел: обзорной по 1915 году главой 19 и другими ретроспективами двух лет войны, которые все теперь нашли место в “Октябре Шестнадцатого”, как и ретроспективы всего кадетского движения (глава 7).
Середина
– Хорошо, что ты не забыл. Ещё не отказываешься? – Хотя по себе не замечаю, – сильными губами улыбался Свечин, – но отказываться было бы неблаговидно. Впрочем, – коснулся золотого эфеса воротынцевской шашки, – разве это хуже? Сказал для вежливости, так не думал? Да Воротынцев не завидовал – ни когда первый раз прочёл в списках, ни когда увидел сейчас. Двух чувств он вообще не знал в жизни – зависти и обиды, вероятно от высокой уверенности в себе. И никогда за два года он не раскаивался, что тогда на ставочных генералах душу отвёл и правду насытил. А всё-таки и в “Инвалиде” кольнуло, и сейчас кольнуло… – Или это не ты? Вас – двое, что ли? Ты же в Ставке, вот письмо в кармане, звал меня заезжать. – Так и вас – двое? Я тебе в полк писал, а ты – в Петербурге? Удачная встреча! Воротынцев не знал, насколько серьёзно истолковать свечинское письмо, полученное перед самым отъездом, и – заезжать ли в Ставку на обратном пути. – Уже уезжаю. Сегодня ночью. – А я – через три часа. Жаль, что не вместе.
Конец
– Я – младенца покинула… для свидания… Как безумная… И он заболел без меня… и вот отчего умер. Так и этот – вытягивала, вытягивала, вывалила наружу, не дыша. Труд – испотивающий, пот холодный на лбу. Что теперь священник думает?… Так жалел сокрушённую молодую мать… Но заметила: каждый вываленный камень как будто уже и отделяется от неё – навсегда ли? нет ли? – и можно теперь хоть со стороны на него посмотреть, не в себе одной волоча. Взглянуть на священника – она не подняла головы, она не смела, и никто так не делал до неё. Но не слыша от него ни звука, но вдруг с какого-то камня догадалась о незримом нависающем священнике: он – и не исповедует. Она – не ему исповедовалась! Он – только нужный свидетель. Потому и трудно так, что: всё – сама. По тому и облегчение, что: всё – сама. Облегчение – надолго ли? Разве сказанное слово перевесит вину, грех, зло? Удивительно, непонятно, но: как выговоришь – так отваливается. Хоть – и пока. А простить – кто ж это может всё простить такое? Кто другой человек может тебе отпустить? Сама и таскай, сама и трудись.
|