Нора Робертс

Дорогая мамуля

В ботинке дырявом старушка жила.

Куча ребят у старушки была.

Похлебкою жидкой она их кормила,

Пить не давала и больно их била.

А только проснутся – она их опять

Спать отправляет в большую кровать.

Память, сторож мозга.[1]

ГЛАВА 1

Смерть не знает отдыха, у нее не бывает ни выходных, ни каникул. Весь Нью-Йорк разукрасился в праздничные краски и засверкал огнями в преддверии Рождества, но Санта-Клаус был мертв. А двое сопровождавших его эльфов выглядели весьма плачевно.

Лейтенант Ева Даллас стояла на тротуаре, не обращая внимания на гудящую толпу на Таймс-сквер, и изучала то, что осталось от Санта-Клауса. Несколько детишек еще того возраста, когда дети верят, что дед в красной короткой шубе спускается по трубе только затем, чтобы принести им подарки, визжали и вопили так, словно хотели, чтобы у окружающих лопнули барабанные перепонки.

«И почему родители не заткнут их? – с досадой подумала Ева. – Не мое дело, – тут же сказала она себе. – Слава богу». Она определенно предпочла иметь дело с тем, что лежало у ее ног.

Не надо было ходить. Знала же, что потом хуже будет. Но он протянул ей эту ярко раскрашенную доску и сказал, что она может прокатиться. Сказал, что он ее научит.

И когда она полетела стрелой на этой доске, он присвистнул сквозь зубы. А его друзья засмеялись. Он сказал, что она крутая.

Это был – она не сомневалась, что это был, – самый счастливый, самый очистительный момент в той ее жизни. Даже сейчас она помнила, как непривычно было ощущать на своем лице улыбку. Как растянулись ее губы, напряглись щеки, и смех вырвался из горла. Она ощутила даже боль в груди. Но это была легкая, приятная боль. Ничего такого с ней никогда раньше не бывало.

Он сказал, что она может покататься еще, что у нее здорово получается.

Но тут из дома с криком выбежала Труди, и лицо у нее было такое… «Я тебе покажу, – говорило это лицо. – Ты у меня взвоешь». Она кричала, орала на Еву, чтобы та немедленно слезла с этой проклятой доски. Я тебе говорила: ни шагу со двора? Я тебе говорила? Кто будет отвечать, если ты сломаешь свою дурацкую шею? Ты об этом подумала?

– Моя мать мертва. Моя жена в тюрьме по обвинению в ее убийстве. В покушении на меня. Ради всего святого, что ты можешь сделать, чтобы мне стало легче?

– Наверное, ничего.

– Мне надо поговорить с Заной. Я хочу ее видеть.

Ева кивнула.

– Что ж, прекрасно. Ты имеешь право на свидание, как только тебя выпишут.

– Всему этому есть какое-то объяснение. Вот увидишь.

«Ты не увидишь, – подумала она. – Наверно, ты просто не можешь увидеть. Или не хочешь».

– Удачи тебе, Бобби.

Ева уехала домой. Ее преследовало тягостное чувство: она закрыла дело, но ей казалось, что она проиграла. Ей не удалось прекратить манипуляции Марни Ральстон: им подвергнется Бобби, а может, и государственная система. Она закрыла дело, но оно так и не закончилось.

Некоторые дела, подумала Ева, никогда не кончаются. Она вошла в дом, хмуро глянула на Соммерсета.

– Давайте продлим мораторий еще на несколько часов. Я чертовски устала, у меня нет сил возиться еще и с вами.

Ева поднялась прямо в спальню. Рорк был там, голый по пояс. Он как раз вынимал футболку из ящика комода.