Начало
Владислав Крапивин Бабушкин внук и его братья Ты каждый раз, ложась в постель, Смотри во тьму окна И помни, что метет метель И что идет война. С.Маршак. Зимний плакат. 1941. ДОСКА НА СЕДЬМОМ ЭТАЖЕ Когда я родился, бабушка хотела, чтобы меня назвали Алешей. Но это было никак нельзя. Мама и отец решили, что я буду Александром. И я стал Сашей. Но бабушка, если мы были одни, часто называла меня Аликом. Алик ведь может быть и Александром, и Алексеем – одинаково… И в летнем лагере меня стали звать Алькой. Услышали, как бабушка, когда она приезжалаодительский день, называла меня так, и многие это подхватили. Может, потому, что и без меня в отряде было восемь Саш, Сань и Шуриков. Я не спорил. Мне и самому это нравилось. И ребята нравились. И лагерь. Здесь было совсем не то, что в школе. Можете считать меня кем угодно: злодеем, психом, садистом, но я понимаю тех молодых солдат, которые вдруг хватают автомат и – веером по своим обидчикам. По всей этой дембельской и дедовской сволочи, которая издевается над первогодками. Над теми, кто слабее.
Середина
– Саша, ты не бойся теперь приезжать. – Ивка, я не боюсь! Я… – Саша. Митя-то наш в госпитале. Он живой… Кажется, Ивка всхлипнул. И связь оборвалась. Мы с бабушкой тут же – на такси и скорее к Стоковым… Ивкина мама была дома. Они с бабушкой обнялись и заплакали. Ивка взял меня за рукав и увел в их с Соней комнату. И все рассказал. Митю подобрали после боя. С раздробленной ногой. Одежда на нем обгорела, документы погибли. А сам он ничего сказать не мог. Сначала был без сознания, а потом – потеря памяти… – Называется амнезия. Это сейчас нередкое явление у раненых мальчиков… – Ивка, видимо, повторил чьи-то взрослые слова. Ведь для него-то, для младшего братишки, Митя никак не был мальчиком. Теперь Митя находился в Москве. В госпитале Бурденко. – Ему ногу хотели ампутировать, – сказал Ивка почему-то с виноватой ноткой, – вот так… – Он провел пальцем по брючине над ступней. – Но, кажется, пока обошлось… – Ивка, нога это… ну, все же лучше, чем рука. Для скрипача ведь главное пальцы, – сказал я с усилием. Ивка – похудевший и очень серьезный – кивнул.
Конец
Наверняка что-нибудь такое: «Налево пойдешь – голову сложишь, направо пойдешь – коня потеряешь…» Хотя какой у меня конь… Я подбежал. Не было здесь ни «налево», ни «направо». Были начертаны белилами торопливые, неровные буквы: Алька, мальчик мой, я тебя очень люблю Я сел на корточки. Уперся в камень руками. Отец никогда не звал меня Алькой. И, конечно же, он никогда не бывал на этом месте. Но буква А была его. Он всегда писал ее так: две палочки перекрещивались вверху, а внизу их косо пересекала твердая перекладинка. Что же это? Печальная сонливость сваливалась с меня кусками. Даже мелодия про аистенка исчезла. Я слышал только свое дыхание… Кто это написал? Кому? Я никогда не узнаю. И не надо… Может быть, это сделала сама Дорога. Само открывшееся мне Безлюдное Пространство… Оно было добрым, это Пространство. Оно милостиво решило помочь бестолковому мальчишке. Иначе разве смог бы я за какую-то четверть часа пробежать назад весь пройденный путь?
|