Начало
Марина Юденич Антиквар Часть первая Санкт-Петербург, год 1831-й Серый петербургский день, короткий и хмурый, каких большинство выпадает на долю имперской столицы, медленно перетекал в сумерки. Промозглые, подернутые сырой холодной дымкой, опускались они на торжественные проспекты и убогие задворки, одинаково окутывая все густым темно-синим туманом. Был ноябрь. Первый снег уже упал на Северную Пальмиру с бесцветных небес, лежащих низко и угрюмо. Но не прижился. Расплылся грязной кашицей на мостовых, канул в тяжелых черных водах Невы. Неуютной была эта пятница, 11 ноября 1831 года. Неприветливой и унылой. Однако ж не всюду. Вереница роскошных экипажей – один наряднее другого – неспешно двигалась по Английской набережной. Кучера, красуясь, поигрывали вожжами, сдерживая ретивую прыть лошадей, запряженных по большей части цугом – шестеркой в упряжке с двойным выносом. Процессия тянулась к ярко освещенному подъезду дома № 44, известного всему Петербургу как дом графа Николая Петровича Румянцева.
Середина
– Это ведь тоже не от хорошей жизни. Доказываю кому-то, что сильна, как прежде. И ветер, дескать, и буря мне нипочем. Ну, будь здорова, Лизавета Аркадьевна! Глоток коньяка был большим – темно-янтарной жидкости в пузатом бокале заметно поубавилось. А кофе лишь пригубила, с наслаждением вдохнув острый пряный аромат. И подумала: «Чего, спрашивается, корчусь в непонятных душевных судорогах? Разве не вот оно – счастье, под рукой. Свобода, дом, возможность вечером сидеть у камина и пить кофе с коньяком, а завтра – если надоест – махнуть в Париж. Не с тем, конечно, размахом, что прежде, без опустошительных визитов на rue Cambon.[39] Так ведь сколько пропущено, не замечено в том же Париже из-за вечной беготни между avenue Montagne[40] и rue Cambon, поздних завтраков в собственных апартаментах Hotel de Crillon, обедов в «La Grande Cascade»[41] и ночных плясок в «De Bain et de Souches»[42] и прочей светской суеты. Теперь все можно было организовать совсем по-другому: прилететь с одной сумкой, в джинсах, теплом свитере и легкой куртке – в Париже сейчас тепло, .....
Конец
Фото стояло на какой-то тумбочке, а подле него, как положено, – большая рюмка водки, накрытая куском черного хлеба. И две гвоздики в хрупкой вазочке. – Он уехал сразу же, как закончил ваше дело. Даже отпуск не догулял. Что-то там произошло на границе с Грузией… и что-то еще готовилось. Словом, его выдернули очень быстро… А потом… Потом тоже быстро – через два дня мне позвонили. Там был бой. Он отправил своих ребят, а сам остался с пограничниками. Тех было мало, он сказал: лишние руки не помешают. Похоронили на Кунцевском, там его родители. – Давно? – Сорок дней скоро. Когда же? Все время сбиваюсь со счета. – Стряхнув оцепенение, она беззвучно зашевелила губами и вдруг остановилась, взглянула на Игоря, будто внезапно вспомнив о чем-то. – Послушайте, Юра перед отъездом оставил для вас какую-то бумагу. Его утром вызвали, он сразу уехал. А потом – меня уже не было дома – заскочил домой собраться. И оставил для вас… Сейчас… Это должно быть в кабинете… Она неловко поднялась, неуверенно, будто слепая, вышла из комнаты. Но вернулась скоро, с тонкой пластиковой папкой.
|