Настя

Серо-голубое затишье перед рассветом, медленная лодка на тяжелом зеркале Денеж-озера, изумрудные каверны в кустах можжевельника, угрожающе ползущих к белой отмоине плеса.

Настя повернула медную ручку балконной двери, толкнула. Толстое стекло поплыло вправо, дробя пейзаж торцевыми косыми гранями, беспощадно разрезая лодку на двенадцать частей. Влажная лавина утреннего воздуха навалилась, объяла, бесстыдно затекла под сорочку.

Настя жадно потянула ноздрями и шагнула на балкон.

Теплые ступни узнали прохладное дерево, доски благодарно скрипнули. Настины руки легли на облупившиеся перила, глаза до слез всосали замерший мир: левый и правый флигеля усадьбы, молочную зелень сада, строгость липовой аллеи, рафинад церкви на пригорке, прилегшую на траву иву, скирду скошенного газона.

Настя повела широкими худыми плечами, тряхнула распущенными волосами и со стоном потянулась, вслушиваясь просыпающимся телом в хруст позвонков:

— Э-а-а-а-а-а…

За озером медленно сверкнула искра, влажный мир качнулся и стал разворачиваться к неизбежному солнцу.

— Я люблю тебя, — прошептала Настя первым лучам, повернулась и вошла в свою спальню.

Завершив с поварами, Властелин Мира обратил свой твердый взор на Ю.

— Принесенная тобой F-сладость, вызвавшая у меня t-раскаяние с ML-слезами, напомнила мне эпизод из моего детства, когда я объелся медом диких пчел. Когда я попробовал его, мне показалось, что буду есть это всю жизнь. Но на следующий день я уже не мог смотреть в сторону дупла с медом. Я плакал. Потому что мед этот был слишком сладок. Как и твое блюдо. Пославшие тебя хотят, чтобы я t-вернулся к n-мясу, отвергнув к-мясо. Но разве может обычная убогая куропатка сравниться с сочной мощь.....

— Ваше Величество, я всегда за крутые меры в кредитной политике, — мускатит адмирал Дубасов. — России Бог послал два таких великих урожая! Мы завалили Европу хлебом!

— То ли еще будет, господа! — смальцево макаронит Столыпин. — Государь, я всегда говорил: дайте нашему государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете России!

— Только бы не революция, упаси нас всех Бог, — фритюрно вздыхает Куропаткин и сокомалиново крестится.

Все, за исключением царя, тоже сокомалиново крестятся.

Николай бланманжейно вытирает салфеткой усы, шоколадно-бананово встает:

— В России никогда не будет революции.

Фруктовый компот квартиры Шаляпина. Непрожаренный бык дивана.

Макаронина Горького, полузавернугого в сливочный блинчик простыни. Кровь, красносмородиновым соком проступающая сквозь материю. Тефтельно-томатный коленопреклоненный Шаляпин с бокалом «Vin de Vial»:

— Алеша, родной, выпей.

Куриный холодец глаз Горького, гороховое пюре усов:

— Федя, ты представить не можешь, как мне хорошо…

— Алеша, умоляю, давай пошлем за доктором!