Жорж Сименон

«В случае беды»

Глава 1

Воскресенье, 4 ноября.

Всего часа два назад, после завтрака, я стоял у окна гостиной, куда мы перешли пить кофе, и стоял достаточно близко, чтобы ощутить холодную сырость, которой несло от стекол. Неожиданно за спиной у меня раздался голос жены:

— Поедешь куда-нибудь вечером?

Но для меня в этих простых, банальных словах оказалось столько скрытого значения, как если бы за каждым из них таились мысли, которые ни Вивиана, ни я не осмеливались высказать. Я ответил не сразу, но не потому, что сам еще не знал, как поступлю, а потому, что на мгновение словно заглянул в тот чуточку страшноватый мир, который, в сущности, более реален, чем повседневность, и создает впечатление, что перед вами раскрывается обратная сторона жизни.

Помолчав, я в конце концов выдавил:

— Сегодня — нет.

Жена знает, что у меня нет причин идти куда бы то ни было. Она угадала это, как и все остальное; кроме того, она, вероятно, располагает информацией о моих похождениях. Я не сержусь на нее за это, как и она не сердится на то, что я себе позволяю.

Я не могу сердиться на нее за это: такова уж ее натура, да в конечном счете мы все более или менее грешим тем же. Разница в том, что ей свойственны все недостатки, пороки, слабости. Нет, даже не так! Она хотела бы обладать ими всеми. Это игра, в которую она играет, ее способ заполнять пустоту.

Сегодня утром я не способен копаться в себе. Какой вообще в этом смысл и зачем мне знать, почему я дошел из-за Иветты до того, до чего дошел?

Я не уверен даже, что из-за нее. Водевилисты, веселые авторы, которым удается заставить публику смеяться над жизнью, именуют такие вещи «бабьим летом» и превращают их в мишень для шуток.

Я никогда не воспринимал жизнь трагически. Не позволяю себе этого и сейчас. Стараюсь оставаться объективным, холодно судить и о себе, и о других. Главное, стараюсь разобраться. Начиная это досье, мне случалось подмигивать себе, как если бы я предавался игре с самим собой.

И все-таки я еще не смеюсь. Нынче утром мне меньше, чем когда-либо, хочется смеяться, и я задаюсь вопросом, не предпочел бы я очутиться в шкуре одного из принаряженных мелких буржуа, которые торопятся к обедне.

— Двадцать лет, но выглядит моложе. Маленькая, тоненькая, в норковой шубе, прическа — конский хвост.

Я снова звоню.

— Это опять я.

— По-прежнему ничего.

— Еду.

Я не хочу выставлять напоказ свое нетерпение. К тому же лучше ждать на Орлеанской набережной, чем здесь, где каждые пять минут вспыхивают лампочки.

Полицейские слышали мой разговор с Жаниной. Гризе обещает:

— Если будет что новое, свяжусь с вами. Вы дома?

— Нет.

Я даю ему адрес и телефон на Орлеанской набережной.

Стоит ли описывать остаток ночи со всеми подробностями? Отперла мне Жанина. Ни она, ни я не ложились, не раздевались, а просидели до утра в креслах в гостиной, не сводя глаз с телефона и подскакивая всякий раз, когда под окнами проезжало такси.

Как мы с Иветтой расстались в полдень? Я пытался это вспомнить, но не сумел. Мне хочется представить себе ее последний взгляд, как будто это подскажет хоть какую-то разгадку.

Наконец занялся день. До этого Жанина дважды погружалась в дрему, я, кажется, тоже, хоть и не сознавая, что сплю. В восемь утра, заметив за окном велосипедиста с кипой газет под мышкой, подум.....