Начало
Сенкевич Генрик Ангел Генрик Сенкевич Ангел Картинка деревенской жизни Схоронив Каликстову, в городке Деришкурове отслужили по ней панихиду, а после панихиды в костеле осталось еще несколько старух, чтобы допеть псалмы. Было только четыре часа пополудни, но зимой об эту пору уже смеркается, и в костеле стало темно. Необычно большой алтарь тонул во мраке; две свечки еще теплились возле дароносицы, и их мерцающее пламя слабо освещало золотые дверцы и над ними ноги распятого на кресте Спасителя, пробитые огромным гвоздем. Шляпка этого гвоздя выделялась на алтаре круглой блестящей точкой. Остальные свечи только что погасили, и над ними вились тоненькие струйки дыма, наполняя воздух чисто церковным запахом воска. У подножья алтаря суетились старик и мальчик. Один подметал, другой стаскивал ковер со ступеней. В те минуты, когда бабы переставали петь, слышно было, как старик сердитым шепотом бранит мальчика и как о запорошенные снегом окна бьются воробьи, которым холодно и голодно было на дворе. Середина
В корчме наступила тишина, но вот за дверью зачавкали по грязи копыта и кто-то крикнул: - Тпру! Вошел Войтек Маргула с зажженным фонариком. Поставив его на пол, он стал похлопывать руками, чтобы разогреться, а потом крикнул корчмарю: - Дай-ка стаканчик! - Маргула, леший тебя заешь, - воскликнула Куликова, - отвези девчонку в Лещинец! - Как не отвезти, коли велено, - ответил он и, приглядевшись к бабам, заметил: - Ну и нализались вы, как... - Да пропади ты пропадом... - огрызнулась Куликова. - Говорю, береги девчонку - значит, береги. Сирота она. Знаешь ты, олух, кто хранит ее? Но Войтек не снизошел до ответа: этот предмет, видно, мало его занимал, и он обратился к другому, то есть к стакану с водкой. - Чтоб вам... - начал было он, но не договорил, потому что в этот момент опрокинул водку в рот, сморщился, плюнул и, ставя стакан, недовольно сказал: - Да это ж вода, а не водка. Налей-ка из другой бутылки! Корчмарь налил из другой. Войтек выпил и скривился еще сильней: - А арака у тебя не найдется? Конец
Внеся свою ленту этак раз пять кряду, Войтек, правда, позабыл про фонарь, в котором погасла свечка, но зато не забыл про Марысю. Взяв полусонную девочку за руку, он сказал: - Айда, заморыш! Бабы уснули в своем углу, и никто не попрощался с Марысей. Что ж, дело житейское: мать ее осталась лежать на кладбище в Деришкурове, а она ехала в Лещинец. Они вышли, уселись; Маргула крикнул: "Но-о!" - и лошади тронулись. Поначалу сани с трудом тащились по уличной грязи, но скоро лошади вынесли их на широкие белые поля. Сани легко заскользили по снегу, чуть слышно скрипевшему под полозьями. Только изредка фыркала лошадь да где-то далеко-далеко лаяла собака. Так они ехали да ехали. Войтек погонял и напевал себе под нос: "Помнишь ли, бездельник, что мне обещал..." Но скоро он замолчал и стал клевать носом. Качнулся вправо, влево... Ему снилось, будто в Лещинце ему надавали по шее за то, что он потерял сумку с письмами, и сквозь сон он время от времени бормотала "Чтоб вас!" Марыся не спала, ей было холодно. Широко раскрытыми глазами смотрела она на белые поля, которые то и дело заслоняла черная спина Маргулы. См.....
|