Начало
Юлиан Семенович СЕМЕНОВ Нежность «Господи, зачем же она так несется?! Булыжник-то старый, положен плохо, нога подвернется», – испуганно думал Исаев, глядя на Сашеньку, которая бежала вдоль перрона Казанского вокзала. Он даже зажмурился, потому что представил себе, как она упадет, и это будет ужасно – нет ничего более оскорбительного, когда на улице падает красивая молодая женщина. «Не надо бы ей так бежать, – снова подумал он, – все равно ведь я дома». Так же испуганно бежала Роза по темной кантонской улице, а за нею гнались двое, а потом один из них бросил бутылку и угодил ей в шею, и она упала на асфальт, и Максим Максимович почувствовал, как у нее захолодела кожа на ладонях, – сначала кожа холодеет, потом немеет, а после, когда прихлынет кровь, рукам делается нестерпимо жарко. – Сейчас! – крикнул Исаев Сашеньке. – Погоди ты, стой! Не беги так! Ты стой, Сашенька! * * * – Вам нужна девка. Хорошая девка. Вы каких любите? Худых или рубенсовских? – Я в психотерапию не играю, доктор. Я не болен. Я все время хочу спать, но когда ложусь – сна не получается, устал. И девки не помогают. – Убеждены? – Убежден. Середина
Аптекарь, повертев рецепт доктора Петрова, вздохнул: – Отдаю вам последнюю упаковку, сэр. – Старый китаец говорил на оксфордском английском, и он показался Максиму Максимовичу каким-то зыбким, словно бы радужным, вроде тех кругов, что стояли в глазах, нереальным и смешным. – Восхитительный препарат, некий сплав тибетской медицины, рожденной пониманием великой тайны трав, и современной европейской фармакологии. – Где вы так выучили английский? – Я тридцать лет работал слугой в доме доктора Вудса. – А сколько вам сейчас? – Я еще сравнительно молод, – улыбнулся аптекарь, – мне всего восемьдесят три, для китайца – это возраст «Начинающейся Мудрости». – А сколько бы вы дали мне? – спросил Исаев, бросив в рот пилюлю из упаковки препарата сна. – Мне это трудно сделать, – ответил аптекарь. – Все европейцы кажутся мне удивительно похожими друг на друга… Просто-таки одно лицо… Лет сорок пять? – Спасибо, – ответил Исаев и проглотил еще одну пилюлю. – Вы ошиблись на семнадцать лет. – Неужели вам шестьдесят три? – Мне двадцать восемь. * * * – Твое окно на пятом этаже, с синими занавесками? Конец
– Свет включить, Максимушка? – Так ведь светло. – Да? А мне кажется – ночь сейчас. – Иди ко мне, Сашенька… – Чаю выпьешь? – Ты ко мне иди… – Я воды на керосинке нагрела. Хочешь помыться с дороги? – Я хочу, чтобы ты подошла ко мне, Сашенька. «Прямо разрывает сердце – как она смотрит на меня. И руки на груди сложила, будто молится. Девочка, любовь моя, как же мне все эти годы было страшно за тебя… Ну, не смотри ты на меня так, не надо. Я ведь молчу. И никогда ничего не спрошу. И ты не спрашивай меня – не надо нам унижать друг друга неправдой, не надо». * * * После смерти Дзержинского Исаеву показалось, что о нем забыли. Он послал на Лубянку восемь шифрованных писем с просьбой разрешить ему приехать в Москву: сдавали нервы. Ответа не было. И лишь месяц назад Вальтер передал ему приказ поселиться в этом отеле и ждать получения новых документов для отъезда из Китая, и он весь этот ме.....
|