Начало
Камило Хосе Село Артистическое кафе В кафе я больше всего чувствую себя испанцем Сантьяго Рамон-и-Кахаль I Дверь-вертушка крутится вокруг своей оси. Дверь-вертушка, поворачиваясь вокруг своей оси, издает легкий, нежный скрип. У двери четыре отделения, четыре секции; в каждой секции могут уместиться два поэта, если они тощие и если дух у них преобладает над плотью. Отделения двери-вертушки формой напоминают куски свежего сыра, мягкого белого сыра, восстанавливающего силы, сыра для кормящих матерей. По краям двери-вертушки снизу доверху идет щеточка, преграждающая путь холодному воздуху с улицы. Дверь-вертушка – остроум-ное сравнение, нечто вроде метафоры, которую при случае можно использовать. Артистическое кафе полно остроумных сравнений. – В Уэске открылся конкурс поэтов. Премия – цветок и три тысячи песет. Тема свободная. Поэзия тоже полна остроумных сравнений. Белый саван снега уже не в моде. Теперь модна игра слов и каламбуры вроде того, что «обет» – это очень сытно, почти как «обед», а «бок» – очень глубоко и религиозно, почти как «бог».
Середина
– Ничего. У кузины Ренаты был малыш, от которого пахло пипишка-ми; мыли его редко. – Ты хочешь, чтобы твой сын, плод моего чрева, умер от воспаления легких? – Нет, нет, я хочу, чтобы мой сын, жил и рос, а потом стал выдающимся человеком. – Да будет тебе! Малыша кузины Ренаты звали Хустинианиы, у него была мордочка крота. Пакито очень жалел малыша Хустинианина. Однажды, разговаривая с Росауритой, он сказал: – Я так жалею Хустинианина, прямо сердце разрывается. – Но почему же? – Право не знаю. Он такой маленький и беззащитный! – Не говори глупостей! Знаешь, что сказал Шатобриан? – Нет, не знаю. Что же? – Что беззащитны мы, взрослые. Пакито задумался. – Какая глубокая мысль! Мы иногда зовем Кандидо Кальсадо Бустоса Пакито, а иногда Хулито; главное – договориться. Росаура, думая о чем-то приятном, ответила: – Еще какая глубокая! В кафе, в ночном пестром кружке актеров, обычно усаживается дон Мамед, воробей, которого ничем не проймешь. – Хе-хе! Полицейских сказал няньке: хе-хе, послушай, мое сокровище, как с тобой обращается сеньорито?
Конец
Служащая зовет к телефону: – Дон Хуан де Роке! Этот крик «дон Хуан де Роке!» служит как бы театральным задником ко всей безвкусице и малым радостям Артистического кафе. – Хуан, тебя к телефону. – Иду. Нет больше посетителей с видом жареной птицы, которых хочется схватить за лапки и проглотить с головой и всеми потрохами. – Официант, уже не надо белого вина. Никто больше не рассказывает анекдотов, пахнущих нафталином, забытым саквояжем, приемным покоем больницы, уволенной учительницей, жеваным хлебом, публичным домом, писсуаром благотворительного общества, сырой печенкой, рукой мясника, если все это хорошенько перемешать. Что за дурацкая тоска! – Пожалуйста, принесите немножечко содовой. Поэты, когда просят «немножечко содовой», всегда добавляют «пожалуйста». Вежливые просьбы охотней исполняют. Молодой человек из провинции пьет содовую, глотает пузырьки газа и впивается глазами в руки Эсмеральдины. – Вот это руки! Не понимаю, почему никто не глядит на них.
|