Начало
Франсуаза Саган Окольные пути Labor omnia vincit improbus.[1] VirgileПожинающего в июне ожидает буря. Старая босеронская пословицаМоему сыну Дени 1 Автомобиль марки «ченард-волкер», сверкающий под великолепным июньским солнцем сорокового года, выделялся из скопления запыленных и громыхающих машин, которые окружали его спереди и сзади, а иногда обгоняли по соседнему ряду. Весь этот караван тащился по ставшему слишком узким шоссе. Вдоль него росли чахлые сероватые деревца; периодически по дороге с неистовой яростью строчили пулеметы «юнкерсов». Так же неистовы были и лучи обычного для этого времени года солнца, впрочем, их ярость не знала передышки. — Вот уж действительно отбросы автомобильного парка Франции, — заметил Брюно Делор, самый молодой и, пожалуй, самый большой сноб из четырех пассажиров, устроившихся на заднем сиденье машины. — Естественно! Ведь все приличные люди уехали еще восемь дней тому назад, — заявила самая пожилая, самая богатая и к тому же самая властная из четверых — Диана Лессинг. Середина
Из блаженного состояния его вывел шум, который нельзя было отнести к разряду деревенских. Лоик подполз по-пластунски к краю балки и наклонился вниз. Под ним были крыши построек, ближе всего была крыша сарая, сквозь зарешеченные окна которого он заметил две переплетенные тени, два человеческих силуэта, в которых он быстро узнал Люс и Мориса. Тот, очевидно, превозмог чувство боли, а Люс — свой страх, и, пользуясь беспомощным состоянием бедняги Брюно, они пришли сюда, чтобы воплотить в жизнь свою мечту — то настоящее желание, которое охватило их обоих. Лоик многого не видел, да и не пытался увидеть со своего наблюдательного пункта, потому что последние лучи заходящего солнца, вспыхивая на сарае, освещали временами красно-золотистые тела, а отсвет гас в сене. Хотя он не много увидел, зато услышал голос любви, которым говорила Люс, уверенный голос, в котором не было и тени стыда, голос женщины, отдающейся своей страсти с неожиданным порывом и решимостью. Раньше Люс представлялась ему робкой, а может быть, холодной, во всяком случае, почти не предназначенной для любви. Теперь же он понял, что сильно ошибался. Конец
— Возьмите, — сказала ласково Диана, открывая свой чемодан, — возьмите, Арлет, я прошу вас! Возьмите это! В этом вы будете божественно хороши! «Это» было вязаной ночной кофточкой из кашемира — прелестная, бледно-розового цвета, — во всяком случае, она могла бы быть таковой, но представить ее себе на Арлет-Мемлинг было уморительно смешно. — Это правда очень красиво, но зачем она мне? — спросила заинтересованная особа. — Чтобы зимой плечи не мерзли, — ответил Лоик. — Ах вот как, это очень хорошо, потому что здешние морозы — это вам не шутка! Зимой здесь даже эти сучьи термометры лопаются! — снова позволила себе грубость Арлет, к великому огорчению своих гостей. Странное дело, раньше она довольно редко уснащала свою речь грубыми словами и ругательствами, но с тех пор как решился вопрос об отъезде, она все чаще прибегала к ним. — Ну, вперед, в путь! — сказал Лоик, которому начали докучать слезы Люс. Все смешалось при расставании, все бросались на шею друг другу, исключая Брюно, объятия и слова прощания так перемешались, что Диана принялась целовать Лоик.....
|