Начало
Оксана Робски Устрицы под дождем 1 Самый лучший способ подбодрить себя – это подбодрить кого-нибудь другого. М. ТвенОсенью легко быть счастливой. Теплый уютный плед, ароматный чай, горячий пирожок с капустой. Или с яйцом и зеленью. А вокруг – десятки добрых и любопытных глаз. Можно быть одновременно добрым и любопытным? Можно совмещать пороки и добродетели? Нельзя, но все так делают. Или: можно, если ты родился журналистом. Вспышки фотокамер. Улыбка в один объектив, улыбка в другой. – Пожалуйста, не снимайте, когда я жую пирог! – Сколько времени вам не давали еду? – Вы сказали, что самое страшное – голод, расскажите про ваши ощущения. – На сколько килограммов вы поправились после вашего побега из заточения? – Вы упоминали, что ваш похититель праздновал с вами ваши дни рождения. Он приносил вам торт со свечами? Какие чувства вы испытывали? – Вам приходилось оставаться интересной для вашего похитителя, чтобы он приходил к вам снова и снова и приносил еду? Что конкретно вы делали для этого?
Середина
Обычно ничего подобного в ресторанах Ангелина Петровна себе не позволяла. Но сегодня был какой-то особенный день. Все казалось возможным, настоящим и правильным. Аркаша пускал клубы виноградного дыма и снисходительно улыбался. – Часы делают твои ручки шаловливыми. Можно, ты будешь почаще покупать себе часы? – Это ты делаешь мои ручки шаловливыми. Это ты все делаешь! Ты! Ты! Ты! – Ну, хорошо – я. Мне это даже нравится. – А мне нравишься ты. – А мне теплые роллы. – А мне ты и теплые роллы, только если есть их с тобой. – А мне если с тобой, то можно и без роллов. – Врешь! – Не вру! – В Москву привезли Пабло Пикассо, портрет «Анхеля де Сото». – Да? – Ага. Его будут продавать на Christie's через пару месяцев. Стартовая цена – 60 миллионов. – Ого! – Не ого, а ого-го! Это же Пикассо! Помнишь, я подарил тебе альбом? Официантка в короткой бежевой юбочке принесла два бокала шампанского. – Помню. «Девочка на шаре».
Конец
Он ведь клялся ей, что любит ее. Что она лучшее, что есть в его жизни. И она ему говорила. Но она думала, что врала. А на самом деле врала сама себе. Она этого стеснялась. Она думала, что она в жизни достойна большего. А стесняться не надо. Надо быть огромным и обнаженным, как Давид в Пушкинском музее. Это и есть свобода. Ей не разрешили смотреть телевизор. Пришел доктор и выключил. И она заплакала. Не пряча своих слез, и не пыталась улыбаться. Она плакала и думала о том, что когда она жила и была по-настоящему счастлива, она считала, что ее жизнь еще не началась, что еще все самое лучшее у нее впереди. А все самое лучшее уже было. Тогда. Но она поняла это только сейчас. Она поняла это и потеряла одновременно. – Я люблю тебя, – тихонько прошептала она, словно пробуя эти слова языком на вкус. – Я люблю тебя. Ей так хотелось кричать это! Чтобы все слышали. И, может быть, услышал бы он… Но кричать здесь про любовь – значит признать себя сумасшедшей. Ей надо быть, как все. И тогда однажды она станет лучше всех.
|