Начало
Эрих Мария Ремарк Ночь в Лиссабоне 1 Я неподвижно смотрел на корабль. Ярко освещенный, он покоился на поверхности Тахо,[1] невдалеке от набережной. Хотя я уже неделю был в Лиссабоне, я все еще не мог привыкнуть к беспечным огням этого города. В странах, откуда я приехал, города по ночам лежали черные, будто угольные шахты, и свет фонаря в темноте был опаснее, чем чума в средние века. Я приехал из Европы двадцатого столетия. Корабль был пассажирским судном. Шла погрузка. Я знал, что он должен отплыть завтра вечером. В резком свете обнаженных электрических огней на борт подавали мясо, овощи, рыбу, консервы; рабочие втаскивали багаж, а кран легко и бесшумно подымал, будто невесомые, тюки и ящики. Корабль снаряжался в путь, словно Ноев ковчег. Что же, это и в самом деле был ковчег. Каждое судно, покидавшее Европу в эти месяцы 1942 года, было ковчегом. Америка высилась Араратом, а потоп нарастал с каждым днем. Он давно уже затопил Германию и Австрию, глубоко на дне лежала Прага и Польша; потонули Амстердам, Брюссель, Копенгаген, Осло и Париж; в зловонных потоках задыхались города Италии; нельзя было спастись уже и в Испании. Побережье Португалии ст..... Середина
– Итак, все ложь, – сказал он. – Недаром мне сразу показалось что тут дурно пахнет. – Чему же тут удивляться? – возразил я. – Всюду, где появляетесь вы, начинает вонять. Елена засмеялась. – Перестань! – прорычал Георг. – Лучше вы перестаньте, – сказал я. – Или я прикажу выкинуть вас за дверь. – Почему вы не попробуете сделать это сами? Я покачал головой. – Вы на сорок фунтов тяжелее, чем я. Ни один рефери не свел бы нас в схватке на ринге. Что вам здесь надо? – Это вас не касается, вы дерьмо, изменник. Вон отсюда! Я хочу говорить с моей сестрой. – Останься! – быстро сказала Елена. Глаза ее сверкали от гнева. Она медленно поднялась и взяла в руки мраморную пепельницу. – Е..... Конец
– Мы никогда больше не увидимся, – ответил он. – И это к лучшему. Я рассказал вам слишком много для того, чтобы хотеть вас видеть. Я не был в этом уверен. Могло статься так, что он позже именно поэтому захочет меня увидеть. По его мнению, я был единственный человек, в котором сохранялся незамутненный облик его судьбы. Но, может быть, именно из-за этого он возненавидит меня, потому что в дальнейшем ему покажется, будто я похитил у него его жену – и на этот раз уже навсегда, невозвратимо, – ведь он же был убежден, что его собственное воспоминание обманывает его и только мое остается ясным. Я смотрел, как он шел по улице, держа в руке чемодан – печальная фигура, вечный символ рогоносца и самоотверженно любящей души. Но разве не владел он человеком, которого он любил, глубже и полнее, чем вереница победителей-идиотов? И чем мы владеем на самом деле? К чему столько шуму о предметах, которые в лучшем случае даны нам только на время; к чему столько болтовни о том, владеем мы ими больше или меньше, тогда как обманчивое это слово «владеть» означает лишь одно: обнимать воздух?
|