Эрих Мария Ремарк

Искра жизни

I

Скелет под номером пятьсот девять медленно приподнял голову и открыл глаза. Он не понимал, забытье это или просто сон. Здесь между ними особой разницы не было. И то и другое означало погружение в глубинные трясины, из которых, казалось, уже ни за что не выбраться наверх: голод и изнеможение давно уже сделали свое дело.

Пятьсот девятый лежал и настороженно прислушивался. Это было старое лагерное правило; никто не мог знать, с какой стороны надвигается опасность, но пока ты замер, всегда есть шанс, что тебя не заметят или примут за мертвого. Простой закон природы, по которому живет любая букашка.

Он не услышал ничего подозрительного. Перед ним — полусонные охранники на башнях с пулеметами, сзади него — тоже все спокойно. Он осторожно повернул голову и оглянулся.

Концлагерь Меллерн мирно дремал под солнцем. Большой плац для переклички, который эсэсовцы в шутку называли «танцплощадкой», был пуст. Только на мощных деревянных сваях-крестах висели четверо с завязанными за спиной вывернутыми руками. Их так высоко подвесили на веревках, что ноги не касались земли. Два кочегара крематория забавлялись, кидая в них из.....

Открылась дверь и вошел Вебер.

— Внимание!

Все узники замерли по стойке «смирно». Вебер прошел к столу в начищенных элегантных сапогах. Он обожал красивые сапоги; они были его почти единственной страстью. Вебер осторожно уплотнил сигарету и закурил ее, чтобы отогнать неприятный трупный запах.

— Готово? — спросил он Шульте.

— Так точно, господин штурмфюрер. Только что. Все зарегистрировано и сделаны соответствующие записи.

Вебер заглянул в ящички с золотом. Он вынул медаль, которую носил стоячий труп.

— Что это?

— Святого Христофора, господин штурмфюрер, — преданно объяснил Шульте. — Медаль на счастье.

Вебер ухмыльнулся. Шульте не заметил, что позволил себе шутку.

— Хорошо, — сказал Вебер и положил медаль на место. — Где те четверо сверху?

Четверо выступили вперед. Дверь снова открылась, и вместе с обоими узниками, оставшимися снар.....

— Давай пройдем через луг.

— А это можно?

— Я считаю, нам можно многое. К тому же мы не желаем больше испытывать страх.

Они ощущали траву под своими ногами и на своих ботинках. Ведь и этого они были лишены. Их уделом была жесткая земля плаца для перекличек.

— Свернем-ка влево, — предложил Бухер.

Они увидели куст орешника и, раздвинув ветви, ощутили его листву и почки. И это было для них новым.

— Пошли, теперь можно вправо, — сказал Бухер. Со стороны могло показаться ребячеством, но они испытывали от этого глубокое удовлетворение. Оба могли делать, что хочешь. Никто им ничего не приказывал. Никто не кричал и не стрелял. Они обрели свободу.

— Это, как во сне, — проговорил Бухер. — Страшно только, что вдруг проснешься и снова перед тобой барак и вся эта мерзость.

— Здесь и воздух другой. — Рут глубоко вздохнула. — Воздух-то живой. Не мертвый.

Бухер внимательно посмотрел на Рут. На ее лице появился неболь.....