Начало
Андрей Платонович Платонов Эфирный тракт Проснувшись в пять часов утра в своей московской квартире, Фаддей Кириллович почувствовал раздражение. Непотушенный свет горел в комнате, и где-то визжали толстые крысы. Сон больше не придет. Фаддей Кириллович надел жилетку и уселся, раскачивая очумелый мозг. Он лег в час, еле добравшись до постели, и не вовремя проснулся. – Ну-с, Фаддей Кириллович, нажмем снова, – сказал он самому себе, – микробы усталости могут успокоиться: я им пощады все равно не дам! Он воткнул перо в чернильницу, вытянул дохлую муху и рассмеялся: это же, понимаете, мухоловка! И у меня все так, желтые граждане, – перо тычет, а не скользит, чернила – вода, бумага – рогожа! Это удивительно, господа!.. Фаддей Кириллович всегда представлял свою комнату, населенную немыми, но внимательными собеседниками. Мало того, он тихие вещи безрассудно принимал за живые существа, и притом похожие на самого себя. Раз, мрачно утомившись, он обмакнул в чернила перо, положил его на недописанный лист бумаги и сказал: заканчивай, заноза! А сам лег спать. Середина
Четверо суток шел Михаил. Он немного заблудился и дал круг километров в пятьдесят. Наконец он достиг города Риверсайда. В городе было всего домов тысячу; но улицы, электричество, газ, вода – все было удобно обдумано и устроено, как в лучшей столице. У околицы города висела вывеска: «Путник, только у Глэн-Бабкока, в гостинице „Четырех стран света“, высосут пыль из твоей одежды (вакуумпюпитры), предложат влагу лучших источников Риверсайда, накормят стерилизованной пищей, почти не дающей несваренных остатков, и уложат в постель с электрическими грелками и рентгенокомпрессором, изгоняющим тяжелые сновидения». Кирпичников немного понимал по-английски и теперь развлекался этими надписями. «Американцы! В Вашин..... Конец
Девственность женщин и мужчин стала социальной моралью, и литература того времени создала образцы нового человека, которому незнаком брак, но присуще высшее напряжение любви, утоляемое, однако, не сожительством, а либо научным творчеством, либо социальным зодчеством. Времена полового порока угасли в круге человечества, занятого устроением общества и природы. Наступило новое лето. Егор Кирпичников устал от эфирного тракта и беспомощно затосковал по далеким и смутным явлениям, как это с ним бывало не раз. Он снова убивал дни, скитаясь и наслаждаясь одиночеством – то в Останкино, то в Серебряном бору, то уезжая на Ладожское озеро, которое он так любил. – Тебе, Егор, влюбиться надо! – говорили ему друзья. – Эх, напустить бы на тебя хорошую русскую девушку, у которой коса травою пахнет!.. – Оставьте, – отвечал Егор. – Я сам себя не знаю куда деть! Знаете, я никак не могу устать, – работаю до утра, а слышу, что мозг скрежещет и спать не хочет! – А ты женись! – советовали все-таки ему.
|