Начало
Андрей Платонов Сокровенный человек[1] I Фома Пухов не одарен чувствительностью: он на гробе жены вареную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки. – Естество свое берет! – заключил Пухов по этому вопросу. После погребения жены Пухов лег спать, потому что сильно исхлопотался и намаялся. Проснувшись, он захотел квасу, но квас весь вышел за время болезни жены – и нет теперь заботчика о продовольствии. Тогда Пухов закурил – для ликвидации жажды. Не успел он докурить, а уж к нему кто-то громко постучал беспрекословной рукой. – Кто? – крикнул Пухов, разваливая тело для последнего потягивания. – Погоревать не дадут, сволочи! Однако дверь отворил: может, с делом человек пришел. Вошел сторож из конторы начальника дистанции. – Фома Егорыч – путевка! Распишитесь в графе! Опять метет – поезда станут! Расписавшись, Фома Егорыч поглядел в окно: действительно начиналась метель, и ветер уже посвистывал над печной вьюшкой. Сторож ушел, а Фома Егорыч загоревал, подслушивая свирепеющую вьюгу, – и от скуки, и от бесприютности без жены. Середина
– Чего ж твои монтеры делают? – спрашивал политком. – Как что? Следят непрерывно за судовыми механизмами! – Но ведь они не работают! – говорил политком. – Что ж, что не работают! – сообщал Пухов. – А вредности атмосферы вы не учитываете: всякое железо – не говоря про медь – враз скиснет и опаршивеет, если за ним не последить! – А ты бы там подумал и попробовал, может, сумеешь поправить пароходы! – советовал политком. – Думать теперь нельзя, товарищ политком! – возражал Пухов. – Это почему нельзя? – Для силы мысли пищи не хватает: паек мал! – разъяснял Пухов. – Ты, Пухов, настоящий очковтиратель! – кончал беседу комиссар и опускал глаза в текущие дела. – Это вы очковтиратели, товарищ комиссар! – Почему? – уже занятый делом, рассеянно спрашивал комиссар. – Потому, что вы делаете не вещь, а отношение! – говорил Пухов, смутно припоминая плакаты, где говорилось, что капитал не вещь, а отношение; отношение же Пухов понимал, как ничто. Конец
– А где ты был в революционное время? – допрашивал Шариков. – Как где? Здесь делать нечего было!.. – А где ты ряжку налопал? Дезертиром в пещере жил, а баба тебе творог носила. – Что ты, товарищ! Я – красный партизан, здоровье на воздухе нажил! Шариков в него всматривался. Тот стоял и смущался. – Ну, на тебе талон – на вторую буровую, там спросишь Подшивалова, он все знает. Пухов обсиживался в канцелярии и наблюдал. Его удивляло, отчего так много забот с этой нефтью, раз ее люди сами не делают, а берут из готового грунта. – Где насос, где черпак – вот и все дело! – рассказывал он Шарикову. – А ты тут целую подоплеку придумал! – А как же иначе, чудак? Промысел – это, брат, надлежащее мероприятие, – ответил Шариков не своей речью. «И этот, должно, на курсах обтесался, – подумал Пухов. – Не своим умом живет: скоро все на свете организовывать начнет. Беда». Шариков поставил Пухова машинистом на нефтяной двигатель – перекачивать нефть из скважины в нефтехранилище. Для Пухова это было самое милое дело: день и ночь вращается машина – умная, как живая, неустанная и верная.....
|