Начало
Генри Лайон Олди Песни Петера Сьлядека Дорогу лучше рассматривать с высоты птичьего полета. Это очень красиво: дорога с высоты. Ни пыли, ни ухабов – шел коробейник, обронил ленту. Бери, в девичьи косы заплетай! Обочина течет июльским медом, февральской сметаной, овсяным киселем ноября, пестрой волной мая. Мозоли, усталость, еж в груди остались внизу, на дороге – птице над дорогой этого не понять. Ей, стрижу-ястребу, тощей пигалице или клювастому горлоеду, дорога кажется самой чудесной штукой на земле. То ли дело будничное небо: крылья дрожат, враги не дремлют, стрела стережет, в облаке холодно, над облаком голодно. Вот и косятся птицы с завистью на лопухов-подорожников: ишь, ходят… Людей лучше рассматривать издали. Например, из окна; еще лучше, если окно расположено на самом верху башни. Это очень увлекательно: люди на расстоянии. Рыцарь не пахнет перегаром и чесноком, принцесса не кажется стервой, беременной от конюха, а первые встречные никак не норовят сунуть кулаком в зубы вместо того, чтобы поделиться вином на привале. Маленькие люди таскают за плечами маленькие истории – лживые, противоречивые и сиюминутные, собранные в кудель пряхи, нить за нитью плет..... Середина
Встретился бродяге и давешний авраамит: скорбен, безутешен, он громогласно проклинал своего Мошиаха, вдруг принявшего в Стамбуле ислам. Разочарование шло в обнимку с несчастным, бурча под нос: «И таки нет Бога, кроме Аллаха, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить…» Перед отъездом Петер столкнулся у калитки со слепым профессором. – Всего доброго, – попрощался лютнист. – Храни вас Господь! – Сыграй для меня, – ответил слепой. И Сьлядеку почудилось, что вокруг них никого нет. Ни единого человека во всем городе или даже на всем белом свете. Только двое: слепец и бродяга. А может быть, один: слепец-бродяга. Безумие получалось таким сокрушающе ярким, что лютнист зажмурился. Там, в темноте, ласковой и уютной, продолжал звучать низкий голос профессора, похожий на рокот струн виолона: – Я очень тебя прошу. Сыграй. – Что? – Что угодно. – Сейчас? – Нет. Сейчас не получится – для меня. Сыграй ночью. В тот миг, когда сегодня превращается во вчера, а завтра – в сегодня. – Где? Вы назначите мне место встречи? – Разумеется. Играй там, где окажешься в это время. Конец
– Если наудачу, я обязательно ошибусь. Мы, господин мой, с удачей на ножах. Бежит она меня, удача. Сами видите. – Ну ты жук! Ну, прощелыга! – Игрок осклабился, показав замечательные белые и острые зубы. – Не знаю, не угадаю… Ладно, даю последний шанс. Бери лютню. Сказывают, грек Орфей игрой скалы опрокидывал. Волшебник Мерлин музыкой Капище Друидов возвел. Этот, как его… Алектрион, что ли? – короче, еще один грек лютней дельфинов подозвал, они его от пиратов спасли. А ты себя спасай, братец. Сыграешь так, чтоб чашки опрокинулись, – твоя взяла. Бери грош и пошел вон. Валяй, дружище! Дай жару! – Я на вашем инструменте играть не стану, – набычился Петер. – Я на своем хочу. – Хорошо, играй на своем, – покладисто согласился игрок. – Держи! Только смотри, она у тебя госпожа капризная… Даже взяв в руки старенькую лютню, бродяга не поверил, что это она. Тронул струны. В ответ не раздалось ни единого звука. Подкрутил колки, снова прошелся по струнам. Тишина. Мертвая. Ударил костяшками пальцев в деку. Тишина. Беззвучие. Безголосье. – Вы ее сломали! вы! сломали, испортили…
|