Урсула Ле Гуин

Округ Мэлхью

— Эдвард, — сказала теща, — посмотри фактам в лицо. Ты не можешь убежать от этой жизни. Люди не позволят. Ты слишком хороший, слишком милый и даже симпатичный, хотя сам как будто этого не замечаешь. — Она перевела дыхание, а потом продолжила более холодно: — И мне всегда было интересно, замечала ли это Мэри.

Он молча сидел по другую сторону камина, съежившись и обхватив себя огромными ручищами.

— Ты не можешь убежать от того, в чем даже не участвуешь! Ах, прости, — беспощадно добавила она.

Он улыбнулся, слегка захмелевший от выпитого пунша.

— Индейцы навахо, — продолжила она, — по-моему, не разрешают тещам и зятьям разговаривать друг с другом. Это табу. Причем весьма благоразумное. А мы так чертовски самонадеянны — никаких правил, никаких табу…

Седая полная женщина в возрасте за шестьдесят мрачно замолчала, выпрямившись в кресле у огня. Она вообще никогда не сутулилась. Сигарета в левой руке и стакан с виски в правой демонстрировали грубоватую натуру этой женщины, происходящей из порядочной, никогда не умевшей приспосабливаться семьи. Семья эта покинула насиженное место в Западном Орегоне, округе Мэлхью.....

Мальчик улыбнулся и пристально посмотрел вверх мудрыми обезьяньими глазками.

— Моко? Песенье? Ябоко?

— Ничего до обеда, ты, прожорливое брюшко, — строго ответила бабушка.

— Ген, Ген! — залепетал ребенок, крепко обнимая ее ногу.

Он был любящим ребенком, очень милым ребенком. В полдень Генриетта бросила все домашние дела и пошла вместе с мальчиком вниз по холму в парк. И там, в розовом саду, полном последних лимонных, чайных, золотистых, бронзовых и малиновых роз, она бродила за ребенком, который крича бегал по дорожкам между колючими благоухающими кустами, освещенными осенним солнцем.

Эдвард Мейер сидел в машине и смотрел сквозь огни Беркли и черную, поблескивающую бухту на Золотые Ворота, тускло мерцающие в центре огромной панорамы света и темноты. Над машиной шелестели эвкалипты, листьями которых играл северный ветер, зимний ветер. Эдвард потянулся.

— Черт, — сказал он.

— Что случилось? — спросила сидящая рядом женщина.

— Что ты видишь там, внизу? Что значит для тебя это место, этот город?

— Все, что мне надо в этой жизни.

— Извини, — пробормотал он и взял ее руки в свои.

— Я мстительная женщина, Эдвард. — Она лежала неподвижно, волосы ее разметались по подушке.

— А ему все равно — он просто пытается понять твой метод игры.

— Не люблю хвастунишек. — В Генриетте заговорил округ Мэлхью, край безнадежности, место, из которого бессмысленно пытаться убежать. — Все мы дураки, тут и хвастаться нечего, — твердо и безнадежно продолжила она.

— Как насчет стаканчика перед ужином?

— Да, я бы не отказалась от виски с горячей водой. Но никакого ужина — не могу есть, когда болею. Принеси мне горячий пунш и «Домби и сына», хорошо? Я как раз начала читать эту книгу.

— Сколько раз ты уже ее читала?

— Ну не знаю. Каждые несколько лет, с тех пор как мне исполнилось двенадцать. И положи бедного ребенка спать, Эдвард, он не привык к Джоан.

— Меня она тоже пугает, — усмехнулся он.

— Да, это она может, ее не возьмешь ни обаянием, ни убеждением. Мы с ней договорились, — продолжила Генриетта, повинуясь внезапному порыву, — что, когда ты с Энди уедешь, Джоан переселится ко мне, если не передумает до тех пор. Она уже не в состоянии следить за домом, муж умер, а сын п.....