Он работал на краю пустоши за неглубоким ручьем, бегущим по ложбине, где кончается сад,-- удлинял садовую дорожку, уходившую через бревенчатый мостик в заросли вереска. Он уже снял слой жесткого дерна с папоротником, обнажив суховатую серую почву. Но дорожка получалась кривая, он был недоволен, между бровями у него пролегла морщина. И вроде бы колышками разметил, и направление определил -- между большими соснами, а выходило почему-то не так. В который раз, напрягая синие острые глаза -- глаза викинга, он обернулся, всматриваясь сквозь проем в стене молодого сосняка туда, где от осененного ольхой мостика взбегала на цветущий лужок поросшая зеленой травой дорожка. Высокие лиловые и белые водосборы упирались в торец старого гемпширского дома, вросшего в землю среди цветов и косматого бурьяна, разросшегося кругом.

Вдалеке раздавались детские голоса, перекликались, переговаривались -тоненькие девчоночьи голоса с оттенком назидательности, с властными нотками.

-- Иди скорей, няня, а то возьму и побегу туда, где змеи.

И ни у кого не хватит духу ответить:

-- Ну и беги, дурочка. Вечно одно и то же:

-- Я не застал доктора Уинга,-- сказал Эгберт.-- Он будет у нас примерно в полтретьего.

-- Не хочу, пускай не приходит,-- захныкала Джойс.

-- Джойс, родная, надо потерпеть и вести себя смирно,-- сказала Уинифред.-- Тебе не будет больно. Зато доктор скажет, что делать, чтобы у тебя побыстрей зажила коленка. А для этого он должен побывать у нас.

Уинифред всегда все старательно объясняла девочкам, и всегда им в первые минуты после этого нечего было сказать.

-- Кровь все еще идет?-- спросил Эгберт.

Уинифред осторожно отогнула край одеяла.

-- Нет, по-моему,-- ответила она.

Эгберт тоже нагнулся, посмотрел.

-- Да, перестала.-- Он выпрямился с прояснившимся лицом.-- Доедай пудинг, Джойс,-- обратился он к дочери.-- Это будет совсем не страш.....

Затишье затянулось. Вдруг, сверху -- отрывистая команда повернуть пушки в другом направлении, и напряженное лихорадочное движение внизу. Но душа была по-прежнему безучастна, одинокая в своей скорби.

И все же именно душа первая уловила новый звук, новый орудийный раскат, глубокий, хватающий прямо за сердце. Обливаясь потом, он ни на мгновение не оторвался от торопливой возни у пушки. Но в душе отозвался новый звук, глубокий -- глубже, чем звуки жизни.

Подтверждением ему возник тонкий, леденящий кровь свист снаряда, внезапно переросший в пронзительный, раздирающий вопль, летящий пронзить оболочку жизни. Слух принял его, но приняла и душа, застывшая в оцепенении. Он облегченно вздохнул, когда снаряд пронесся мимо и упал где-то далеко позади. Послышался хриплый грохот взрыва и голос солдата, окликающий лошадей. Но Эгберт не оглянулся. Он заметил только, что на дорогу внизу легла, точно приношение, веточка остролиста, усыпанная красными ягодами.

Пронесло; на этот раз пронесло. "Куда ты пойдешь, туда и я пойду1". Кому он это сказал -- снаряду? .....