Александр Иванович Куприн

Последний из буржуев

Предисловие

Перед вами неизвестный «рождественский» рассказ А.И. Куприна, его посчастливилось обнаружить в забытом эмигрантском издании – сборнике «Родная земля», выпущенном в Нью-Йорке в 1921 году. В молодости Куприн писал юмористические рассказы, которые, к слову, публиковались в журнале «Сатирикон». С приходом к власти большевиков он переключился на сатирические рассказы и фельетоны, они печатались в журнале «Эшафот», запрещенном властями по выходе третьего номера. Так что эмиграция писателя была предопределена всем ходом жизни при большевиках, когда интеллигенция испытывала все прелести классовых приоритетов – трудовую повинность (чистили снег на улицах, разгружали вагоны, в то время как разложившиеся солдаты грабили винные подвалы и катались на трамваях), обыски, урезанный хлебный паек (писатели, артисты, ученые были приравнены, например, к парикмахерам). Почему же, вопреки здравому смыслу, из страны изгонялись ученые, философы, писатели, инженеры, деятели искусств, врачи, то есть люди, необходимые как воздух пролетариям и беднейшему крестьянству, ради которых совершалась революция? Большевики боялись и не.....

– В-вы это к ч-ч-чему же?

– К тому, что и моя жизнь на манер этого зайца выходит. Жаловаться не могу, живу без обиды. Однако трудно мне. Как только революционный день какой, в июле там, или, примерно, в октябре, или опять-таки в день рождения Карла Радека, в именины Стеклова – обязательно к нам в Загвоздку тьма-тьмущая народу. Не только из Петербурга – из Москвы приезжают. Запрудят все улицы. Ни проезду, ни проходу. Круглые сутки толпятся у меня под окнами и орут: «Смерть буржуазии! Да здравствует диктатура пролетариата!» Речи говорят с моего крыльца… Каждый раз все одно и то же… Скучно… А то из револьверов начнут стрелять. Целую ночь палят. Индо голова от трескотни вспухнет. Я, конечно, знаю, что палят мимо, в воздух. Но, однако, в день бракосочетания писателя Ясинского все-таки стекло на чердаке продырявили.

– Ук-кажите нам этого прохвоста. Мы его с-самого проды-ды-дырявим.

– А ну его, дурака… Не стоит. Но, вообще говоря, это буржуйное ремесло мне, товарищи, надоело. Не желаю я больше. Не мо.....

– Что вы, что вы, батенька! Вы, голубь, этим не шутите. Я женщина нервная. Нет, вкуснячка, нет, такой пакости вы нам, надеюсь, не учините.

– А вот возьму и учиню. Какая моя теперь жизнь? Самая пустяковая. Можно сказать, как у прицельного зайца. Была у нас здесь раньше под Гатчиной большая ружейная охота. Очень много господ из Петербурга наезжало, и с течением времени всю дичь перебили как есть. Остался наконец всего один заяц. Старый, опытный. Фунтов пять в нем, пожалуй, заячьей дроби № 3 засело, а все бегал. Удачливый какой-то был заяц. Так охотники под конец положили уговор: зайца этого не убивать, а стрелять мимо. Для прицела, значит, и для волнения.

Съедутся они, бывало, в воскресенье, разбредутся по кустам и палят целый день в зайца. А он знай себе шмыгает между ними по полю. Так осмелел, подлец, что иной раз сядет против стрелка на задние лапки, а передними мордочку трет. А тот в шагах десяти, патрон за патроном…

– В-вы это к ч-ч-чему же?

– К тому, что и моя жизнь на манер этого зайца выходит. Жаловаться не могу, живу без обиды. Однако трудно мне. Как только революционный день какой, в июле там, или, примерно, в октябре, или опять-так.....