Начало
Павел Крусанов Ночь внутри ПРИЗВАНИЕ И ПРИЗНАНИЕ 1 Сегодня имя Павла Крусанова на слуху у всех, кто вообще интересуется современной русской литературой. Его книги (прежде всего «Укус ангела» и «Бессмертник») включаются в самые различные рейтинги и шорт-листы, а ссылка на Крусанова становится расхожим литературно-критическим аргументом, знаком направления, символом определенного типа письма. Не все приемлют направление, да и литературные предпочтения писателя многих раздражают, но и высказывания недоброжелательных критиков свидетельствуют, что со словом Павла Крусанова приходится считаться. Презрев уже занятые литературные ниши и заселенные островки, автор предъявил свой вымышленный мир на правах эталона очевидности. Именно так осуществляется штурм бастиона признанности: равновесие прежде сказанного должно быть нарушено, и притом – сразу. Однако здесь, в поле свершившегося признания, произрастают не только лавры. Есть и тернии, практически незнакомые обитателям маленьких островков. Му?ка неуслышанности, этот вечный и едва ли не главный компонент писательского самочувствия, остается теперь позади: но ведь значит же что-то сгустившаяся напряженно..... Середина
Хочется выть, как воют быки и медведи, но за это привязывают простынями к койке. На короткие и однообразные минуты яви просыпается последний из вечноспящих. Кончает блевать глухонемой мальчик – теперь он затравленно озирается, протаптывая канавку на полу между стеной и окном – туда, сюда... Если попасть в ритм, по очереди закрывая глаза – то один, то другой, – можно никогда не увидеть глухонемого. Если закрыть сразу оба глаза... Дед поседел за один месяц, он стал совсем белым, как полярная куропатка, – поседели борода, брови и даже ресницы. Теперь он говорил почти каждую ночь. Когда наступало утро, он замолкал – его брат уходил, как уходят люди, через дверь, в коридор. Камушкин с аппетитом уписывает кашу и матерно ее хвалит – его языку тесно. Мокрый зверек ползает по лицу идиота. За окном – шелест... Глухонемой ловит глазами вздутую улыбку, его брови летят на лоб, и он жалобно верещит: — Дык-к, дык-к, дыык-к, дык-к-к... Камушкин давится кашей. — Ишь раскудахтался, заебыш! – говорит он, утирая с подбородка разбрызганные слюни. Конец
– Ты сказал: из Зотовых никого не осталось? Николай ВТОРУШИН – Старуху похоронили неделю назад. У нее не нашли никакой хвори, она просто взяла и умерла безо всякого медицинского повода. Осталась одна Рита. Она где-то здесь в Ленинграде. Дмитрий ГРИБОВ – Верно, ведь Рита тоже... Ну, так теперь она настрогает бесенят в Питере – горемычный город, мало ему доставалось! Николай ВТОРУШИН – Нет. Женщины этой породы – бесплодны. Зотовы вымерли. – За стеной пронзительно и монотонно начинает кричать ребенок. Лена бросает телевизор и спешит на зов. Митя морщится, словно его взяла за горло астма. За окном щетинит сиреневый нимб луна. Дмитрий ГРИБОВ — Один англичанин шутил: мне нравится, когда дети плачут, потому что тогда их уносят. Лена ГРИБОВА Маленький мой, не плачь! Ты видел страшный сон? Разве есть уже в мире что-то, чего ты боишься? Разве младенцы не самые бесстрашные люди на свете? Какие у тебя горькие слезки... Не плачь! Ты голоден? Сейчас... Соси свое молоко, расти сильным, красивым и смелым и больше не бойся снов. Успокойся, маленький! Я так люблю тебя, и тебя так любит папа! Как ему не любить.....
|