Начало
Владислав Крапивин В ночь большого прилива ДАЛЕКИЕ ГОРНИСТЫ Это просто сон. Я расскажу его точно, как видел. Ни до этого раза, ни потом не снились мне такие подробные и яркие сны. Все помню так отчетливо. Помню, как трогал старые перила в лунном доме и рука ощущала теплое дерево: волнистые прожилки и крепкие затылочки сучков, отшлифованных многими ладонями. Помню, как пружинили доски деревянного тротуара, когда на них качался Братик. Помню, какой большой и выпуклой была тогда луна… Я видел, что мне одиннадцать лет и я приехал на каникулы к дяде в Северо-Подольск. Не знаю, есть ли на свете такой город. Если и есть, то не тот и не такой. А дядя и правду есть, но живет он в Тюмени. Впрочем, это неважно, в рассказе он все равно не участвует. Сон мой начинался так: будто я проснулся в дядином доме, в пустой деревянной комнате, звонкой, как внутренность гитары. И понял, что пришло хорошее утро. Утро и в самом деле было славное. Весело ссорились воробьи, и чириканье их громко отдавалось в комнате. Часто вскрикивали автомобили. В большом городе такого не услышишь.
Середина
Как я бежал! Шарахались редкие прохожие, обалдело посмотрел вслед гвардейский патруль. “А если он все-таки умер! Ведь он мог умереть не из-за предсказания, а просто от раны!” Всхлипывая и задыхаясь, я прорвался в комнату. И сразу увидел изумленно-счастливые Валеркины глаза. …Потом уже я увидел все остальное: что Братик дышит ровно и нет на его губах белой плесени; что Мастер безмерно удивлен и суетлив (он возился с компрессом); что медальон раздавлен на полу – видимо, на него случайно наступили. Но сначала – Валеркины глаза. И этого было достаточно. Чтобы удержать слезы, я прикусил губу, а потом грубовато сказал: – Залепите мне рану, Мастер. Он закивал и, продолжая счастливо суетиться, встал на табурет, потянулся к полке. Табурет качнулся. – Не упадите, Мастер, – сказал я. – Будьте осторожны. Всегда будьте осторожны… – Я понимал, что говорю не то, но не мог остановиться, иначе бы заплакал. – Не думайте, Мастер, что с вами ничего не может случиться до большого наводнения. Не очень верьте Книгам Белого Кристалла. А то Канцлер верил, и вот…
Конец
И вдруг сверху, из-за оконного карниза, медленно опустилась и закачались на фоне этого пейзажа четыре ноги. Это были абсолютно одинаковые ноги. По крайней мере, попарно одинаковые. В одинаково потрепанных кедах, зашнурованных одним и тем же лентяйским способом – лишь до половины. С одинаковым загаром и царапинами… Будь одна пара ног, я сразу бы понял, что спускается Володька. Я даже помигал: мне двоится ли в глазах? Нет. Но в чем же дело? Володька всегда ревниво охранял свое право на “парашют” (не потому, что жадный, а потому, что “парашют” приземлялся прямо под наше с Варей окно). Пользоваться не позволял никому, а катал иногда только Женьку. Значит, Женька неожиданно вернулась? Но она, хотя и бегала порой в мальчишечьих кедах, шнуровала их аккуратно, и размер у нее был поменьше. Тогда… Вот еще в чем одинаковость! – На всех четырех кедах серебристо блестели редкие рыбьи чешуйки. Вздрогнул я и хотел вскочить, но тут же понял: сон это. И печально улыбнувшись такому сну, стал смотреть спокойнее. Мой взгляд, направленный в окно, скользил над чем-то белым и синим.
|