Начало
Итак. Самое главное. Что надо помнить во время чтения. Это вовсе не смешная история. 1 Хотя смех, стеклянные брызги веселья, сдавленное хихиканье, мужской гогот, прелестный писк, стоны и тугой, вспыхивающий факелом, краткий общий гвалт будут курьезным фоном этого серьезного повествования. Ведь эти звуки, сменяясь, нагло наползая друг на друга, пестрели и колыхались театральным задником в углу нашего маленького двора. Будто там бултыхались сразу в нескольких невидимых черных тарелках репродукторов сумбурные радиопьесы. Полую утробу цинкового ведра озарял винтообразный звонок струи. Стонала и скрипела плотским метрономом шатучая панцирная кровать. Охала человечья утроба. Шаркали шлепанцы на кожаном татарском ходу. По сковороде скрябали ножом, отдирая пригар. Катилась в никуда пустая бутылка. С кастрюли сдвигалась крышка как апофеоз. И, наконец, провисшая дверь бухала шаткую оплеуху дряблому заспанному времени. Середина
Из темного кислого мира другой невидимый голосок подруги лепетал в низком регистре: - Ах, у меня, у меня - какая вот уха! Что за "уха"? Может быть, "ухо"? "Потроха"? "Чепуха"? "Шелуха"? Этого списка рифм не расшифрует теперь никто. Вообще-то Евгения больше всего походила на черно-белую фотографию невесты. Особенной невесты, которая еще и не жена, но уже вдова, как-то одномоментно. Ее словно сняли в гордом одиночестве. Стоящую в полный рост, облокотившуюся на высокую спинку пустого конторского стула. Словно на прошедшее время, которое каким-то непостижимым образом одеревенело в виде седалища. На фоне романтических складок вульгарного тюлевого занавеса. В некоем волшебном ателье. Я ведь только теперь понял ее особенный брачный статус. Я только сейчас догадался, в каком она пребывала супружестве. Она была замужем за пустотой. Так как ей вообще-то никто не был нужен. Никогда. И, в сущности, она пестовала пустоту. Конец
От дымчатой, словно размытой татуировки, видимой в вырезе его наимоднейшей в стиле "либерти" рубахи, шел темный манящий свет. От зрелища звездного каталога, испещрявшего его гладкую, тускло блескучую эпидерму, было невозможно оторваться. К его коже хотелось прикоснуться. Как к раскаленной подошве утюга, сплюнув на палец, чтобы тут же отдернуть руку от зашипевшего, какого-то не плотского тела. Когда он приходил, точнее, заявлялся откуда-то как укор всему живому, Евгения затихала, ожидая, как поется в тревожной русской песне, чего-то. И ее страшное молчание разливалось темной еще непроявленной угрозой. В эти дни она оставляла везде тяжелые незримые следы, когда обычное ее существование виделось мне абсолютно бесследным. Она с трудом проживала день. Она будто в нем увязала, как пчела в патоке. - Господи, если б я знала, если бы я это знала, - услышал я, проходя сквозь кухонный чад, обрывок ее темных бормотаний. Она не могла никак дождаться закипания чайника,- вода в нем никак не хотела даже гудеть.
|