Миледи испробовала действие теплого климата и затем решила, по ее собственному выражению, «умереть дома». Когда мне в последний раз довелось услышать о ней, она, путешествуя не спеша, прибыла в Париж.

Это было в начале ноября.

Спустя неделю я встретился в клубе с ее племянником, Луисом Ромейном.

— Что привело вас в Лондон в такое время года? — спросил я.

— Рок, преследующий меня, — отвечал он мрачно. Я один из несчастнейших людей.

Ему было тридцать лет, он не был женат и являлся владельцем прекрасного старинного поместья, называемого аббатством Венж. У него не было бедных родственников, а сам он считался одним из красивейших мужчин в Англии. Если я скажу при этом, что сам я армейский офицер в отставке, получаю крошечный доход, имею пренеприятную жену и четверых безобразных детей, что мне уже стукнуло пятьдесят, то никому не покажется удивительным мой ответ Ромейну:

— От всей души хотел бы поменяться с вами местами.

— Да и я бы хотел! — воскликнул он совершенно чистосердечно. — Прочтите!

Каково бы было удивление публики, если б она узнала, что каждый писатель, достойный своего имени, бывает самым строгим критиком собственной книги, прежде чем она попадет в руки профессиональных критиков! Человек, с увлечением писавший накануне, сегодня вершит беспощадный суд над своим собственным произведением. Как увлекательна должна быть наука, требующая такой двойной работы!

Ромейн вспомнил — без горечи — о жене. Однажды Стелла спросила его, сколько времени он обыкновенно пишет страницу. Ответ удивил ее и заставил пожалеть о нем.

— Зачем ты столько трудишься? — спросила она нежно, — ведь читателям было бы все равно, мой милый, если бы ты употреблял на это только половину времени.

Чтобы переменить разговор, Ромейн повел своего гостя в другую комнату.

— Там есть картина, относящаяся к новейшей школе живописи. Вы говорили о труде в науке, вот проявление его в искусстве.

— Да, — сказал Винтерфильд, — но здесь трудом руководила критическая способность и чувство меры. Я стараюсь восхищаться и начинаю жалеть бедного артиста. Взгляните на это дерево без лист.....

Ребенок бросил последнюю лучинку в тлеющую красную золу. Он посмотрел вокруг себя, отыскивая новый запас, и ничего не нашел.

Его свежий, молодой голос звонко раздался среди безмолвия комнаты.

— Еще! — закричал он. — Еще!

Мать погрозила ему пальцем.

— Тише! — прошептала она.

Он убежал от нее, когда она попыталась взять его на колени, и посмотрел на отца на противоположном конце комнаты.

— Еще! — закричал он опять громче прежнего.

Ромейн поманил меня и указал на мальчугана.

Я повел его через комнату. Он охотно пошел за мною и повторил свою просьбу, стоя около отца.

— Поднимите его ко мне, — сказал Ромейн.

Я едва расслышал эти слова: у него, по-видимому, не доставало уже сил шептать. Он поцеловал своего сына, это ничтожное усилие стоило ему такого тяжелого напряжения, что на него было жаль смотреть.

Когда я снова поставил мальчика на ноги, он взглянул на своего умирающего отца, все еще не забывая своего желания.

— Дай еще, папа! Еще!