Начало
Елизаров Михаил Ногти Я познакомился с Бахатовым еще в Доме малютки. Впрочем, мы не отдавали себе отчета, что наше знакомство состоялось — нам было всего несколько месяцев от роду. Первое мое осмысленное восприятие Бахатова произошло в отделении восстановительной терапии, в палате для умственно отсталых детей. Бахатов с младенчества умел произвести тягостное впечатление о состоянии своего интеллекта — виной тому мятой формы череп и бесконечные слюни. Бахатовым его назвали потому, что пеленки, в которых он находился, помимо выделений Бахатова имели штемпельную аббревиатуру «Б. Х. Т.» Мои же пеленки, если таковые имелись, ничего кроме меня и моего горба не содержали. Я появился на свет горбуном — плод эгоизма и безответственности, резюме пьяных рук, постфактум отравленного вестибулярного аппарата. Меня не отдали к сколиозникам, а оставили на потеху у слабоумных. Эрудит-доктор придумал мне фамилию — Глостер. Королевское клеймо безграмотные сестры частенько меняли на Клистир. Но по паспорту я — Глостер, подкидной дурак, как и Бахатов. Середина
— Ни у кого. Я сам научился. — Изумительно, — мужчина деловито потер ладони. — Следующий вопрос: что вы играли? Шопена — не Шопена, Рахманинова — не Рахманинова. — Не знаю, — поскольку действительно не представлял, что изобразил. — Как же вы тогда играли? — Передо мной ребята кучу вещей исполняли. Что-то запомнил, что-то придумал. Мы продолжили разговор на улице. Мужчина сказал, что его зовут Валентин Валерьевич. Он размашисто разжег сигарету, затем посмотрел на часы и отмахнулся от них: — В двух словах — откуда вы приехали, в общем, коротко биографию. Я рассказал про интернат, без бытовых подробностей — в основном, про старенькое пианино в каморке папы Игната. Чуть-чуть о нашем переезде в город. Я не скрыл подозрений общества о моей нормальности и с тем большей гордостью заверил, что не псих. Валентин Валерьевич сразу успокоил меня, что никогда бы так не подумал. — А почему вы не подготовили какое-нибудь произведение конкретно? вдруг спросил он. — Потому, что ничего конкретного я не разучивал, а играю только то, что когда-нибудь слышал и запомнил. — По слуху? — Да, а как еще можно… Конец
Это был Игнат Борисович. Невдалеке завыла собака, громыхая колодезной цепью. Игнат Борисович засмеялся пунцовым опухшим ртом, высунул, дразнясь, длинный язык, и в мелодии появились рубленые ритмы танго. Стол отъехал куда-то в бок, освобождая пространство для танцующей пары. Они появились — два свившихся тела в белом. Ведущий танцор двигался широким шагом, поддерживая партнера под поясницей. Второй эффектно подволакивал ногу, пока она не выскользнула из штанины. Свободной рукой он подхватил свою оторванную конечность и стал обмахиваться ею, как веером. На подъеме музыкальной страсти они одновременно посмотрели на меня, чтобы я вспомнил их сведенные насильственной смертью лица. Страшно выла, срываясь с цепи, собака. А музыка уже сменила характер звучала русская «барыня». Вплыла молодая красавица. Простыня в кровавых пятнах заменяла ей шаль. Повернувшись ко мне, она распахнула простыню, под которой отсутствовало тело. Грянул заключительный аккорд, упала пустая простыня, со звоном лопнула цепь, сдерживающая собаку.
|