Начало
Ги де Мопассан Шкаф После обеда разговор зашел о проститутках — о чем еще говорить мужчинам в своей компании? — Знаете, со мной однажды произошел необыкновенный случай, — сказал один из нас. Вот что он нам поведал: — Прошлой зимой, как-то вечером, на меня вдруг напала тоска, мучительная, неотвязная тоска, гнетущая душу и тело, — время от времени это случается с каждым. Я сидел у себя дома совсем один, явственно ощущая, что, если так будет продолжаться, я впаду в состояние прострации, той страшной прострации, которая может довести до самоубийства, когда такого рода приступы начинают повторяться часто. Я надел пальто и вышел на улицу, не имея ни малейшего представления о том, что я буду делать. Дойдя до бульваров, я долго бродил вдоль почти пустых кафе: шел дождь, мелкий, моросящий дождь, который пропитывает не только одежду, но и мозг; это был не тот благодатный ливень, который низвергается с небес каскадами и загоняет запыхавшихся прохожих в подворотни, — это был холодный дождь, который, не переставая, сыплется на вас микроскопическими капельками и покрывает вашу одежду ледяной, до мозга костей пронизывающей влагой. Середина
Я знал, что она будет лгать. Не беда! Быть может, в этом нагромождении лжи я обнаружу что-то искреннее и трогательное. — Ну, говори, кто он был? — Барин; он у нас все на лодке катался. — Ага! Ну, рассказывай, рассказывай дальше. Где ты жила? — В Аржантейле. — И что же ты там делала? — Служила в ресторане. — В каком? — В «Сухопутном моряке». А ты его знаешь? — Как не знать! Это ресторанчик Бонанфана. — Он самый. — Ну и как же тебя увлек этот твой любитель гребного спорта? — Да вот стелила я ему постель, а он меня изнасиловал. И тут я вдруг вспомнил теорию одного врача, моего друга, врача наблюдательного и к тому же с философским складом ума; практика в большой больнице ежедневно сталкивала его с матерями-одиночками и публичными женщинами, и он хорошо знал всевозможные позорные случаи, всевозможные несчастья, какие тольк..... Конец
Я знал, что она будет лгать. Не беда! Быть может, в этом нагромождении лжи я обнаружу что-то искреннее и трогательное. — Ну, говори, кто он был? — Барин; он у нас все на лодке катался. — Ага! Ну, рассказывай, рассказывай дальше. Где ты жила? — В Аржантейле. — И что же ты там делала? — Служила в ресторане. — В каком? — В «Сухопутном моряке». А ты его знаешь? — Как не знать! Это ресторанчик Бонанфана. — Он самый. — Ну и как же тебя увлек этот твой любитель гребного спорта? — Да вот стелила я ему постель, а он меня изнасиловал. И тут я вдруг вспомнил теорию одного врача, моего друга, врача наблюдательного и к тому же с философским складом ума; практика в большой больнице ежедневно сталкивала его с матерями-одиночками и публичными женщинами, и он хорошо знал всевозможные позорные случаи, всевозможные несчастья, какие только могут постигнуть женщин, бедных женщин, которые становятся добычей грубого самца, слоняющегося с туго набитым кошельком в кармане.
|