Ги де Мопассан

Взгляды полковника

— Честное слово, — сказал полковник Лапорт, — я стар, у меня подагра, ноги не гнутся и стали как колоды, но прикажи мне женщина, хорошенькая женщина, пролезть сквозь игольное ушко, я, кажется, проскочу в него, как клоун в обруч. Таким я и умру; это у меня в крови. Я старый любезник, ветеран старой школы. Личико женщины, хорошенькой женщины, будоражит меня всего, с головы до пят. Понимаете?

Впрочем, господа, все мы во Франции в сущности таковы. Мы остаемся рыцарями, несмотря ни на что, рыцарями любви и случая, раз уж упразднили господа бога, у которого мы состояли телохранителями.

Но женщину, видите ли, изъять из наших сердец никак нельзя. Она тут, — тут и останется.[1] Мы ее любим, будем ее любить и не перестанем совершать ради нее любые безумства, пока на карте Европы есть Франция. И даже если Франции будет каюк — французы все равно останутся.

На глазах у женщины, хорошенькой женщины, я, кажется, способен на все. Черт возьми! Когда я чувствую на себе ее взгляд, этот дьявольский взгляд, от которого огонь пробегает по жилам, я хочу сам не знаю чего: хочу драться, сражаться, ломать мебель, доказать, что я самый .....

Вдруг один из моих солдат, парижанин, по прозвищу Практик, заявил:

— Ну, товарищи, понесемте барышню, иначе, черт нас подери, какие же мы французы!

Я, кажется, ругнулся от удовольствия.

— Черт возьми, чудесная идея, ребята. И я тоже согласен нести.

Слева в темноте смутно виднелась роща. Несколько человек пошли туда и вскоре вернулись с охапкой веток, связанных наподобие носилок.

— Кто даст свою шинель? — крикнул Практик. — Для хорошенькой девушки, братцы!

Штук десять шинелей упало к его ногам. Еще мгновение, и девушку тепло укутали, уложили на носилки, и шестеро солдат подняли их на плечо. Я стал справа, в головах, и, даю честное слово, радовался, что и мне приходится ее нести.

Мы двинулись теперь гораздо веселее и бодрее, словно глотнули вина. Послышались даже шуточки. Видите, достаточно одного присутствия женщины, чтобы наэлектризовать французов.

Солдаты почти восстановили строй, оживились, согрелись. Один вольный стрелок, человек пожилой, который шел подле носилок, чтобы сменить первого уставшего това.....

Вдруг она остановилась.

— Отец, — сказала она, — я так устала, что дальше не пойду.

Старик хотел нести ее на руках, но не мог даже поднять свою дочь, и она с глубоким вздохом опустилась на снег.

Их обступили. Я топтался на месте, не зная, что делать, не решаясь, по правде сказать, бросить на произвол судьбы старика и юную девушку.

Вдруг один из моих солдат, парижанин, по прозвищу Практик, заявил:

— Ну, товарищи, понесемте барышню, иначе, черт нас подери, какие же мы французы!

Я, кажется, ругнулся от удовольствия.

— Черт возьми, чудесная идея, ребята. И я тоже согласен нести.

Слева в темноте смутно виднелась роща. Несколько человек пошли туда и вскоре вернулись с охапкой веток, связанных наподобие носилок.

— Кто даст свою шинель? — крикнул Практик. — Для хорошенькой девушки, братцы!

Штук десять шинелей упало к его ногам. Еще мгновение, и девушку тепло укутали, уложили на носилки, и шестеро солдат подняли их на плечо. Я стал справа, в головах, и, даю честное слово, радовался, что и мне приходится ее нести.