Доде Альфонс

Кюкюньянский кюре

Альфонс Доде

Кюкюньянский кюре

Каждый год на сретение провансальские поэты выпускают в Авиньоне веселую книжку с красивыми стихами и очаровательными сказками. Только что я получил книжку этого года и нашел в ней прелестное фабльо[1], чуточку сократив, я попытаюсь вам его перевести... Ну, парижане, приготовьтесь. На этот раз вас угостят изысканным провансальским блюдом...

Аббат Мартен был кюре... в Кюкюньяне. Он был мягок, как хлеб, чист, как золото, и любил отеческой любовью своих кюкюньянцев; для него Кюкюньян был бы земным раем, если бы кюкюньянцы радовали его немножко больше. Но увы! Пауки плели паутину в исповедальне, а в светлое Христово воскресенье облатки[2] лежали нетронутыми на дне дароносицы[3]. Добрый пастырь исстрадался душой и молил Бога смилостивиться и не дать ему умереть, не собрав в лоно церкви свою разбредшуюся паству.

И вы сейчас убедитесь, что Бог внял его мольбам.

Однажды, в воскресный день, после чтения Евангелия, аббат Мартен взошел на кафедру.

-- Братие! -- сказал он. -- Хотите -- верьте, хотите -- нет: прошлой ночью я, недостойный грешник, очутился у врат рая.

И ангел закрыл дверь.

То была длинная тропа, вся вымощенная раскаленными угольями. Я шатался, как пьяный, спотыкался на каждом шагу, весь взмок, из всех пор у меня выступил пот, в горле пересохло от жажды... Но благодаря сандалиям, которые одолжил мне добрый апостол Петр, я не спалил себе ноги.

Когда я, ковыляя и спотыкаясь, дошел наконец до цели, я увидел по левую руку дверь... Нет, не дверь, а ворота, широкие ворота, распахнутые настежь, как пасть огромной печи. О чада, какая картина! Тут никто не осведомился, как меня зовут. Тут не было никаких списков. Туда, братие, народ валом валит в широко открытую дверь, как вы валите по воскресеньям в кабак.

Пот лил с меня градом, и все-таки я дрожал, меня знобило. Волосы стали дыбом. Я чувствовал запах паленого, горелого мяса, вроде того запаха, что распространяется у нас по Кюкюньяну, когда кузнец Элуа подпаливает во время ковки копыта старому ослу. Я задыхался в этом смрадном, раскаленном чаду. Я слышал ужасные крики, стоны, вопли и проклятия.

-- Ну, чего стоишь? Ты что, входишь или не входишь? -- сказал, пырнув меня вилами, рогатый бес.

-- Я? Нет, не вхожу. Я праведник.

-- Иисусе Христе! Дева Мария! Святой Иосиф! В чистилище нет никого из Кюкюньяна! Господи боже мой! Да где же они?

-- Э, праведник божий, они в раю! Где же, черт возьми, им еще быть?

-- Да я только что оттуда, из рая-то!..

-- Оттуда?.. Так в чем же дело?

-- В чем дело? Их там нет!.. О пречистая матерь!..

-- Что делать, господин кюре! Раз их нет ни в раю, ни в чистилище, больше им негде быть, как...

-- Крест святой! Иисусе, сыне Давидове! Ай-ай-ай! Да статочное ли это дело?.. Уж не солгал ли мне апостол Петр? Но ведь петух еще не пропел!.. Ах мы, несчастные! Как же мне идти в рай, раз моих кюкюньянцев там нет?

-- Послушайте, бедный мой господин Мартен: раз вы во что бы то ни стало хотите сами во всем убедиться и собственными глазами посмотреть, в чем тут дело, вот вам тропинка, бегите по ней бегом, если только вы умеете бегать. Налево вам встретятся широкие ворота. Там вы все точно узнаете. Да поможет вам бог!

И ангел закрыл дверь.