Начало
Сергей Довлатов. Наши ГЛАВА ПЕРВАЯ Наш прадед Моисей был крестьянином из деревни Сухово. Еврей-крестьянин – сочетание, надо отметить. довольно редкое. На Дальнем Востоке такое случалось. Сын его Исаак перебрался в город. То есть восстановил нормальный ход событий. Сначала он жил в Харбине, где и родился мой отец. Затем поселился на одной из центральных улиц Владивостока. Сначала мой дед ремонтировал часы и всякую хозяйственную утварь. Потом занимался типографским делом. Был чем-то вроде метранпажа. А через два года приобрел закусочную на Светланке. Рядом помещалась винная лавка Замараева – "Нектар, бальзам". Дед мой частенько наведывался к Замараену. Друзья выпивали и беседовали на философские темы. Потом шли закусывать к деду. Потом опять возвращались к Замараеву… – Душевный ты мужик, – повторял Замараев. – хоть и еврей. – Я только но отцу еврей, – говорил дед, – а по матери я нидерлан! – Ишь ты! – одобрительно высказывался Замараев. Через год они выпили лавку и съели закусочную. Престарелый Замараев уехал к сыновьям в Екатеринбург. А мои дед пошел па войну. Началась японская кампания.
Середина
Мне импонировала его снисходительность к людям. Человека, который уволил его из театра, мать ненавидела всю жизнь. Отец же дружески выпивал с ним через месяц… Шли годы. Сын подрос. Вождя разоблачили. Дед был реабилитирован, как говорится – "за отсутствием состава преступления". Отец воспрянул духом. Ему казалось, что наступает третий, заключительный акт жизненной драмы. И что добро наконец победит. Можно сказать, уже победило… Он второй раз женился. Его полюбила молодая симпатичная женщина-техник. Возможно, она приняла его за гениального чудака. Такое иногда случается… Короче, дела поправлялись. Представление набирало утраченный темп. Восстанавливались нарушенные законы классической драмы. И что же дальше? Ничего особенного. Государством руководили какие-то неясные, лишенные индивидуальности вожди. В искусстве царило мрачноватое, бесцветное единодушие. Людей как будто не расстреливали. И даже не связали. Вернее, сажали, но редко. И притом за какие-то реальные действия. Или, как минимум, за неосторожные публичн.....
Конец
Меня поражала ее беспомощность. Ее уязвимость по отношению к транспорту, ветру… Ее зависимость от моих решений, действий, слов… Я думал – сколько же лет это будет продолжаться? И отвечал себе – до конца… Припоминается один разговор в электричке. Мой случайный попутчик говорил: "…Я мечтал о сыне. Сначала огорчился. Потом – ничего. Родись у нас мальчик, я бы капитулировал. Рассуждал бы примерно так: сам я немногого добился в жизни. Мой сын добьется большего. Я передам ему опыт своих неудач. Он вырастет мужественным и целеустремленным. Я как бы перейду в моего сына. То есть погибну… С дочкой все иначе. Она нуждается во мне, и так будет до конца. Она не даст мне забыть о себе…" Дочка росла. Ее уже было видно из-за стула. Помню, она вернулась из детского сада. Не раздеваясь, спросила: – Ты любишь Брежнева? До этого мне не приходилось ее воспитывать. Она воспринималась как ценный неодушевленный предмет. И вот – я должен что-то говорить, объяснять… Я сказал:
|