Наталья Александрова

Капкан для принцессы

По Конногвардейскому бульвару шли два человека. Один из них – невысокий, грузный, сутулый – был здорово пьян. Это чувствовалось в мутном взгляде его маленьких красных глаз, в излишней, подчеркнутой точности его походки, в мелком подрагивании длинных обезьяньих рук.

Второй – гибкий, высокий, загорелый, с лишенным возраста смуглым сухим лицом – был совершенно трезв, цепок и наблюдателен, хотя эти двое выпили поровну в полутемном подвальчике с нарочито грубыми, стилизованными под простую деревенскую пивную деревянными столами и лавками.

Сутулому показалось мало выпитого, и они решили продолжить у него дома, благо он был холост, что считал естественным для творческой натуры, и жил неподалеку.

Говорил по большей части он – и о том, как трудно в наше время быть Творцом (непременно с большой буквы), и о том, что настоящего Искусства (тоже с большой буквы) никто не понимает, вот разве что ты (он обращался при этом к своему смуглому собеседнику, с которым они познакомились на Невском не более двух часов тому назад и который на всем протяжении их знакомства помалкивал и поддакивал).

Она указала на аккуратный трехэтажный особнячок, который был построен недавно и даже с некоторой претензией на оригинальность. Цокольный этаж из пористого камня, верхние облицованы деревом. Дом окружала декоративная невысокая металлическая решетка. За ней зеленел недавно подстриженный газон.

– «Новозайцевская поселковая администрация», – прочла Лола вывеску на двери, и ниже помельче: – «Сберкасса». «Энергосбыт».

– Действительно, аванпост прогресса, – согласился Маркиз. – Но вот ты сказала – сто километров. Не сто, а сто десять, а это значит, что дальше ста первого. И сюда высылали из города всяких пьяниц и тунеядцев в течение пятидесяти лет. Ну и как ты думаешь, какое тут общество образовалась за эти годы?

– Да отстань ты! – рассердилась Лола. – Мне это совершенно неинтересно. И что ты все время воспитываешь?

– Ты хочешь есть, от этого и сердишься, – констатировал Леня, – ну, сейчас что-нибудь перехватим. Иди-ка ты в это кафе одна, скажешь, что подругу ищешь, Лариску, дескать, она рассказывала, что работает в кафе…

– Я тебя сейчас действительно утоплю! – рявкнул Маркиз. – Ты прекратишь наконец эту дурацкую игру? Я имею в виду кассету, на которую покойный Вольф записал секретный бред Моники! Проклятую кассету, из-за которой меня только что чуть не отправили на тот свет!

– Ленечка! – испуганно вскрикнула Лола. – Разве все неприятности еще не кончились?

– Теперь уже, кажется, кончились. – Маркиз присел на край ванны и тяжело вздохнул. – Ну, наконец, ты расскажешь мне про кассету?

– Конечно, Ленечка! Она валялась на полу, а вокруг творилось черт знает что, все стреляли друг в друга, и я уже думала, что мы не переживем этой ночи, и на всякий случай сунула кассету в карман.

– Ну ты даешь! – воскликнул Маркиз, поразившись ее удивительной, поистине женской логике.

– А что – это очень плохо? Не надо было ее брать?

– Не то плохо, – снова вздохнул Маркиз, – что ты ее взяла, а то плохо, что ты ничего мне об этом не сказала. Если бы я знал, что кассета у тебя, я отдал бы ее этому разведчику, Шмидту, и забыл бы ка.....