Жан-Мари Гюстав Леклезио

Пустыня

Сегиет-эль-Хамра, зима 1909-1910 годов

Точно сновидение, появились они на гребне бархана, по пояс в облаке взметенного их ногами песка. Медленно спускались они в долину по едва различимой тропе. Во главе каравана шли мужчины в синих шерстяных бурнусах — синие покрывала затеняли их лица. За ними выступали два-три верблюда, а следом тянулись погоняемые мальчиками козы и овцы. Замыкали шествие женщины. От тяжелых, широких бурнусов фигуры их казались какими-то грузными, а лица и руки — еще смуглее под темно-синими покрывалами.

Бесшумно, медленно ступали они по песку, не глядя, куда идут. Ветер дул не переставая, ветер пустыни, знойный днем, ледяной по ночам. Песок струился вокруг них, скользил между ногами верблюдов, хлестал женщин в лицо, и они надвигали на глаза синие покрывала. Дети постарше бежали бегом; запеленатые в синюю холстину, привязанные за спиной у матерей, плакали грудные младенцы. Фыркали, чихали верблюды. Никто не знал, куда лежит их путь.

Еще дотемна успели они добраться до той скалы и того дерева, где была вода. Это обыкновенная выбоина в камне, заполненная серой водой. Хартани осторожно опускает Лаллу на землю у самой воды и дает ей напиться из своей пригоршни. Вода холодная, чуть терпкая. Потом пастух и сам наклоняется над водой и долго пьет, уткнув в нее лицо.

Они ждут темноты. Здесь она наступает сразу, словно опускается занавес — ни облаков, ни дымки, никакого красочного зрелища. Словно бы не осталось уже ни воздуха, ни воды — одно только солнце, которое гасят горы.

Лалла лежит на земле, прижавшись к Хартани. Она не шевелится. Израненные ноги ноют, кровь на ступнях запеклась коркой, как черная подошва. Временами от ступней по всей ноге, по костям и мышцам до самого паха, растекается боль. Лалла тихонько стонет, стиснув зубы, чтобы не кричать, и впивается пальцами в тело пастуха. Он не глядит на нее, он смотрит на горизонт, туда, где чернеют горы, а может, он смотрит на огромное ночное небо. Лицо его в сумраке стало совсем темным. О чем он думает? Лал.....

Всадники уже перестали кружить по долине, а над нею все еще висело тяжелое безмолвие. Полковник Манжен, глядя в бинокль, пытался понять, отступят они или нет. Неужели придется снова день за днем идти по пустынной земле, в отчаянии глядя на убегающий вдаль горизонт?

Но Мауля Хиба неподвижно сидел на коне, он знал: конец близок. Воины-горцы, сыновья племенных вождей, явились сюда биться, а не отступать. Они перестали кружить лишь для того, чтоб перед атакой сотворить молитву.

Все дальнейшее совершилось в мгновение ока под беспощадными лучами полдневного солнца. Три тысячи всадников сомкнутым строем, словно на параде, потрясая кремневыми ружьями и длинными копьями, устремились в атаку. Когда они возникли на берегу реки, унтер-офицеры, командовавшие пулеметными расчетами, бросили взгляд на полковника Манжена, который поднял руку. Он дал пройти первым всадникам, а потом вдруг махнул рукой, и из стальных стволов свинцовым потоком хлынули пули, шестьсот в минуту, их зловещий свист рассекал воздух, прокатываясь по долине до с.....