Начало
Ги де Мопассан Ужас Медленно опускалась теплая ночь. Женщины остались в гостиной виллы. Мужчины курили перед дверью, развалясь или сидя верхом на садовых стульях возле круглого стола, уставленного чашками и рюмками. Во тьме, сгущавшейся с каждой минутой, сверкали огоньки сигар. Только что кончили рассказывать о страшном событии, случившемся накануне: двое мужчин и три женщины утонули напротив в реке на глазах гостей. Генерал де Ж. произнес: — Да, такие вещи волнуют, но они еще не ужасны. Ужас — старое слово, и выражает оно нечто гораздо большее, чем просто страшное. Жуткий случай вроде упомянутого расстраивает, волнует, ошеломляет. Но с ума он не сводит. Чтобы испытать чувство ужаса, нужно нечто большее, чем простое душевное волнение, и большее, чем зрелище страшной смерти: необходимо или веяние тайны, или страх перед чем-то ненормальным, сверхъестественным. Человек, умирающий в самой драматической обстановке, еще не вызывает чувства ужаса; поле битвы само по себе не ужасает; кровь не приводит в ужас; преступления, даже самые гнусные, редко бывают ужасными. Середина
Я остался возле трупа с двумя жандармами, которых удерживало подле меня чувство долга. Они приподняли это мясо, избитое, искромсанное, кровоточащее. — Обыщите его, — приказал я. Я протянул им коробок восковых спичек, который был у меня в кармане. Один из солдат светил другому. Я стоял между ними. Жандарм, ощупывавший мертвое тело, заявил: — Одет в синюю блузу, белую сорочку, панталоны и ботинки. Первая спичка погасла, зажгли вторую. Солдат продолжал, выворачивая карманы: — Роговой нож, клетчатый платок, табакерка, моток бечевки, кусок хлеба. Погасла вторая спичка. Чиркнули третью. Жандарм, не спеша ощупав труп, добавил: — Все. Я приказал: — Разденьте его! Может статься, мы что-нибудь найдем у него на теле. И, чтобы солдаты могли действовать вдвоем, я начал светить им сам. При беглой вспышке зажженной спички я видел, как они снимали одну за другой одежду; наконец этот кровавый мешок еще теплого, но уже мертвого мяса остался совершенно обнаженным. И вдруг один из них громко прошептал: Конец
И его тут же пристрелили. Солдаты палили в него, вновь заряжали ружья и опять палили с каким-то скотским остервенением. Дрались между собой из-за очереди, проходили перед трупом и снова стреляли в него, как проходят перед гробом, чтобы окропить его святой водой. Но вдруг раздался крик: — Пруссаки! Пруссаки! И я услышал со всех сторон многоголосый гул бегущей, растерянной армии. Паника, порожденная выстрелами в бродягу, охватила безумием самих стрелявших. Не понимая, что они сами вызвали испуг, они бросились спасаться и исчезли во тьме. Я остался возле трупа с двумя жандармами, которых удерживало подле меня чувство долга. Они приподняли это мясо, избитое, искромсанное, кровоточащее. — Обыщите его, — приказал я. Я протянул им коробок восковых спичек, который был у меня в кармане. Один из солдат светил другому. Я стоял между ними. Жандарм, ощупывавший мертвое тело, заявил: — Одет в синюю блузу, белую сорочку, панталоны и ботинки. Первая спичка погасла, зажгли вторую. Солдат продолжал, выворачивая карманы:
|