Начало
Ги де Мопассан Сабо Леону Фонтену Старый кюре бубнил последние слова проповеди над белыми чепцами крестьянок и лохматыми или припомаженными головами крестьян. Огромные корзины фермерш, пришедших на мессу издалека, стояли на полу рядом с ними; в тяжелом зное июльского дня от всей этой толпы несло запахом скотины, запахом стада. Крики петухов долетали в открытую дверь вместе с мычанием коров, лежавших на соседнем поле. Временами поток воздуха, напоенный ароматом полей, врывался под портал церкви и, взметая мимоходом длинные ленты женских чепцов, колебал легкое желтое пламя восковых свечей на алтаре. – Да будет воля божья, аминь! – произнес священник. Он умолк, открыл книгу и начал, как делал это каждую неделю, сообщать своей пастве о разных мелких делах и нуждах общины. Кюре был седой старик, ведавший приходом уже почти сорок лет, и проповедь служила ему поводом для более тесного общения с прихожанами. Он продолжал: – Поручаю вашим молитвам Дезире Валена, который тяжко болен, а также Помель, которая все еще не может оправиться от родов.
Середина
– Аделаида! Она прибежала: – Я здесь, сударь. Как только она предстала перед ним, смущенная, с беспомощно повисшими красными руками, он объявил: – Слушай-ка хорошенько, чтобы впредь между нами не было недоразумений. Ты моя служанка – и все тут. Поняла? Мы не будем на ночь ставить рядом свои сабо. – Да, хозяин. – Каждому свое место, девушка; тебе – кухня, мне – зала. Исключая этого, у тебя все будет одинаково со мною. Согласна? – Согласна, хозяин. – Ну хорошо, иди работай. И она вернулась к своему делу. В полдень она накрыла хозяину в маленькой зале, оклеенной обоями, а когда суп был на столе, пошла ему доложить: – Кушать подано, хозяин. Он вошел, сел, оглянулся, развернул салфетку, поколебался с минуту, затем громовым голосом рявкнул: – Аделаида! Она прибежала в испуге. Он кричал, словно собирался убить ее. – Черт возьми, а ты? Где же твое место? – Но… хозяин… Он продолжал рычать: – Я не могу есть один, черт возьми; садись за стол или убирайся вон, если не желаешь. Тащи себе стакан и тарелку.
Конец
Он любил гулять по полям, заложив руки за спину, оставляя глубокие следы своих сабо на жирной земле, и наблюдал за всходами хлеба или за цветением сурепицы спокойно, неторопливо, глазом любителя, которого теперь все это – хоть и любимое им – уже не касается. Про него говорили: – Он что погода: не каждый день бывает хорошим. Он принял женщин, сидя за столом, навалившись на него животом и допивая кофе. Откинувшись от стола, он спросил: – Вы зачем? Заговорила мать: – Вот привела вам дочку нашу Аделаиду. Сегодня утром кюре говорил, что вам нужна служанка. Дядя Омон взглянул на девушку и отрывисто спросил: – А сколько лет этой козе? – Двадцать один исполнится на святого Михаила, господин Омон. – Ладно; кладу ей пятнадцать франков в месяц и харчи. Буду ждать ее завтра утром, пусть приготовит мне завтрак. И он отпустил их. На другой день Аделаида приступила к исполнению своих обязанностей и усердно работала, не говоря ни слова, как дома, у родителей. Часов в девять утра, когда она мыла окна в кухне, г-н Омон окликнул ее:
|