Начало
Ги де Мопассан Вор — Но я же вам говорю: никто этому не поверит. — А вы все-таки расскажите. — С удовольствием. Но только позвольте прежде заверить вас, что рассказ мой правдив до мелочей, каким бы неправдоподобным он ни казался. Не удивятся ему разве что художники, особенно старики — они-то знали ту эпоху буйных шаржей[1], эпоху, когда дух бесшабашных проказ был так силен, что даже при серьезных обстоятельствах мы не в состоянии были от него отказаться. И старый художник сел на стул верхом. Разговор происходил в ресторанном зале гостиницы Барбизона. — Итак, — начал он свой рассказ, — мы обедали в тот вечер у бедняги Сорьеля, ныне покойного; он был самый безрассудный из нас. Обедали втроем: Сорьель, я и, если не ошибаюсь, Ле Пуатвен[2]. Я говорю, как вы понимаете, об Эжене Ле Пуатвене, маринисте, также покойном, а не о пейзажисте, который жив-здоров и чей талант находится в расцвете. Сказать, что мы обедали у Сорьеля, это все равно, что сказать: мы сильно выпили. Только Ле Пуатвен сохранял рассудок, несколько затуманенный, правда, но еще довольно ясный. Мы были молоды тогда... Расположившись на коврах в комнатушке при маст..... Середина
Грабителя тут же связали по рукам и ногам и усадили в кресло. Он не проронил ни слова. И тут Сорьель провозгласил с торжественностью, иногда свойственной пьяному человеку: — Этого мерзавца нужно судить! Я был так пьян, что его предложение показалось мне совершенно естественным. Ле Пуатвену было поручено представлять защиту, мне — поддерживать обвинение. Старый грабитель был единодушно приговорен к смерти, если не считать единственного голоса — голоса его защитника. — Давайте же приведем приговор в исполнение! — сказал Сорьель. Но из щепетильности тут же возразил себе: — Впрочем, нехорошо, если он умрет, не получив утешения религии. Может, поищем священника? Я сказал, что уже поздно. Сорьель предложил мне взять эту обязанность на себя и велел злодею мне исповедаться. Старик минут пять с ужасом таращил на нас глаза, спрашивая себя, к кому это его занесло. Наконец глухим, пропитым голосом он вымолвил: — Посмеяться хотите, выходит. Конец
Операция продолжалась. Минут двадцать, не меньше, мы понапрасну переворачивали вверх дном мастерскую, как вдруг Ле Пуатвену пришло в голову открыть объемистый стенной шкаф. В шкафу было темно и просторно; я протянул в глубь руку со свечой и, ошеломленный, подался назад; в шкафу стоял человек, живой человек, и смотрел на меня. Я мигом запер шкаф, дважды повернув ключ в замке, и тотчас был вновь созван военный совет. Мнения разошлись. Сорьель желал выкурить вора из укрытия, подпалив шкаф, Ле Пуатвен советовал взять его измором. Я предлагал попросту взорвать шкаф порохом. Победило мнение Ле Пуатвена; он остался со своим огромным ружьем караулить пленника, а мы пошли за остатками пунша и трубками; потом расположились перед запертым шкафом и стали пить за нашего пленника. Прошло с полчаса, и Сорьель не выдержал: — А мне все-таки хочется посмотреть на него вблизи. Что, если мы захватим его силой? Я крикнул «браво!», каждый бросился к своему оружию; шкаф открыли, и Сорьель, взведя курок незаряженного пистолета, первым устремился вперед.
|