Начало
Ги де Мопассан Аллума I Один из моих друзей сказал мне: — Если, путешествуя по Алжиру, тебе случится заехать в окрестности Бордж-Эббаба, навести старого моего приятеля Обалля; он обосновался там колонистом. Я позабыл фамилию Обалль и название Эббаба и вовсе не думал об этом колонисте, как вдруг по чистой случайности попал к нему в дом. Уже около месяца я бродил пешком по этой прекрасной стране, простирающейся от Алжира до Шершелля, Орлеанвиля и Тиарета, — стране лесистой и в то же время оголенной, величественной и пленительной. Между горными хребтами там встречаются густые сосновые леса в тесных лощинах, где зимою бурлят потоки. Исполинские деревья, упавшие поперек оврагов, служат у арабов мостами; лианы обвивают мертвые стволы, украшая их живыми побегами. В неисследованных складках гор скрываются обрывы пугающей красоты и ручьи с отлогими, поросшими олеандром берегами, полные невыразимой прелести. Но самым сладостным воспоминанием этого путешествия остались в моей душе вечерние переходы по лесным тропинкам вдоль горных склонов, высоко над огромной бурой холмистой равниной, раскинувшейся от синего моря до цепи Уарсенийских гор, в..... Середина
— Я хочу есть. — Чего ты хочешь? — спросил я. — Кахуа. — Кофе и хлеба с маслом? — Да. Стоя у нашего ложа с моим платьем, перекинутым через руку, Магомет ожидал приказаний. — Принеси завтрак для Аллумы и для меня, — сказал я. И он вышел, не выразив ни малейшего удивления, ни малейшего неудовольствия. После его ухода я спросил у молодой арабки: — Хочешь жить у меня в доме? — Да, хочу. — Я отведу тебе отдельное помещение и дам женщину для услуг. — Ты великодушен, я благодарна тебе. — Но если ты будешь плохо себя вести, я тебя прогоню. — Я буду делать все, что ты захочешь. Она взяла мою руку и поцеловала в знак покорности. Магомет снов..... Конец
— Уж не хочешь ли ты вернуться к своим? — Да, хочу. — Ты не смела мне сказать? — Не смела. — Иди, я разрешаю. Она схватила мои руки и поцеловала их, как всегда делала в порыве благодарности, а наутро исчезла. Вернулась она, как и в первый раз, недели через три, опять вся оборванная, черная от пыли и загара, насытившаяся кочевой жизнью, песком и свободой. За два года она уходила таким образом четыре раза. Я с радостью принимал ее, не ревнуя, потому что ревность, по-моему, может быть вызвана только любовью, как мы ее понимаем у себя на родине. Разумеется, я был вполне способен убить ее, если бы открыл измену, как приканчивают в порыве ярости непослушную собаку. Но я не испытал бы тех мучений, того пожирающего огня, той страшной пытки, какие приносит ревность у нас на севере. Вот я сказал, что убил бы ее, как непослушную собаку. И в самом деле, я любил ее, как любят редкостное животное, собаку или лошадь, к которым иной раз так привязываешься. Это был восхитительный зверь, чувственный зверь, зверь с телом женщины, созданный для наслаждения.
|