Ги де Мопассан

Махмед-Продувной

— Кофе будем пить на крыше? — спросил капитан.

Я ответил:

— Да, конечно.

Он встал. В комнате было уже темно; свет проникал в нее из внутреннего дворика, как полагается в мавританских домах. Над высокими стрельчатыми окнами нависали лианы, спускавшиеся с плоской крыши, где обычно проводят душные летние вечера. На столе оставались только фрукты, огромные африканские фрукты: виноград величиною со сливу, спелые фиги с лиловой мякотью, желтые груши, продолговатые мясистые бананы и тугуртские финики в корзинке из альфы.

Слуга-туземец открыл дверь, и я поднялся по лестнице с лазоревыми стенами, освещенной сверху нежным сиянием угасающего дня.

И вскоре, очутившись на крыше, я блаженно вздохнул. Она возвышалась над Алжиром, над портом, над рейдом и над уходящим вдаль побережьем.

Дом, купленный капитаном, представлял собою старинную арабскую постройку и стоял в центре старого города, в лабиринте переулков, где копошится пестрое население африканского побережья.

Мы спускались в долину Шелиффа по узкой лощине, каменистой, голой, совершенно желтой, и толковали о своей экспедиции. Спутники мои говорили с акцентом, каждый на свой лад, потому что в отряде, кроме трех французов, было двое греков, испанец и американец. Что касается Махмеда-Продувного, то он картавил самым невероятным образом.

Солнце, ужасное солнце, южное солнце, о котором и понятия не имеют на противоположном берегу Средиземного моря, жгло нам плечи, и мы ехали шагом, как всегда ездят в этих странах.

За все утро мы не встретили ни одного дерева, ни одного араба.

В первом часу дня мы остановились у маленького источника, струившегося между камней, достали из походных сумок хлеб и вяленую баранину и после двадцатиминутного привала снова двинулись в путь.

Наконец к шести часам вечера, сделав по приказанию нашего начальника большой крюк, мы увидели за песчаным бугром арабское кочевье. Низкие коричневые шатры выделялись темными пятнами на желтой земле и казались большими грибами, выросшими в пустыне у подножия красного, обожженного солнцем пригорка.

Мы сразу направились к высокой палатке, принадлежащей аге.

Сабли из ножен мы не вынимали, по примеру Махмеда, скакавшего самым странным образом. Он сидел на своей маленькой лошадке совершенно неподвижно, она же рвалась, как бешеная, неся эту огромную тушу.

Спокойствие длинноусого всадника составляло забавный контраст с неистовством лошади.

При нашем приближении туземный вождь вышел из своей палатки. Это был высокий, худой, черный человек с блестящими глазами, выпуклым лбом и полукруглыми бровями.

Он крикнул по-арабски:

— Что вам нужно?

Махмед, круто осадив лошадь, спросил на том же языке:

— Это ты убил английского путешественника?

Ага произнес твердым голосом:

— Я не обязан отвечать на твои вопросы.

Вокруг нас словно бушевала буря. Со всех сторон сбегались арабы, окружали нас, теснили, галдели.

Горбоносые, с костлявыми, худыми лицами, все в широких одеждах, разлетавшихся от их жестикуляции, они напоминали разъяренных хищных птиц.