Начало
Генри Лайон Олди Семь смертных Вторник. Гнев Люська опять ела арахис. Какое там ела – жрала, давилась, чавкала. Ухватит пальчиками, и давай жмакать, шелуху лущить. И в рот, в рот! – один желтоватый катышек за другим… Запах – от стены до стены. Ошметки шелухи – где ни попадя. На клавиатуре, на полу, у нее на коленках, туго обтянутых колготочным ажуром; у меня, блин, в печенках! – Корова! – не выдержал я. – Жвачное, растудыть! Люська не откликнулась. – Я тебе сколько раз? Сколько, я спрашиваю! Молчит. Жует. – Щас по морде размажу! Жрешь, как не в себя… Хлопнув ресницами – точно, коровьими! угадал… – Люська ткнула остреньким маникюром в эмо-карту, висевшую у нее над столом, между видом на гребаный Колизей и конопатой мордой Сеньки, ее дебила-сына, заключенной в рамку, как в тюрьму. Я пригляделся. Делать мне нечего, как ее карту помнить. Ну да, точно. Людмила Марковна Нечувалова. Вторник: Ч-62 %. Подпись доктора, закорючка астролога-аналитика; печать клиники. Дата последнего освидетельствования. «График недельных колебаний без существенных отклонений…» У этой буренки по вторникам чревоугодие, да еще .....
Середина
Это что-то новое. Обычно Лидку сватал Вахтанг. – Эдик мне до сих пор звонит. Уговаривает: брось ты своего кретина… Не-а. Не подловишь. Молчу. – Озолочу, говорит. Такую красавицу, умницу, чистый брильянт… – Лидок, мне бы чайку. С бубликом. – Чтобы я тебе, огрызку, чай заваривала? Не дождешься! – Ну, Лидок… – Я? Тебе?! Я арабскому шейху, и то не заварю… – Твой чай – самый вкусный. – Не подлизывайся! – Самый крепкий… самый-самый… гениальный чай… – Смотри, в последний раз… Баю-баюшки-баю. Спи, Толясик, мать твою. …Данте Алигьери в «Божественной комедии» помещает грехи на высший уровень (ближе к раю) и на низший (ближе к аду) в зависимости от их угрозы любви. В категорию отступничества от любви он зачислил гордыню, зависть и гнев. Лень он считал симптомом недостаточного проявления любви, и отправил её на промежуточный уровень; а грехи, отмеченные чрезмерным увлечением земными страстями (жадность, чревоугодие и похоть), поместил в высший уровень, подальше от ада и поближе к раю. Надоело. Дурак этот Данте. И Беатриче его дура.
Конец
Что-то у меня гордыня сегодня не очень… Подкачала. Дверь квартиры распахивается настежь: – Я кого просила мусор выбросить? Становлюсь в позу: – Пушкина! – Я тебе покажу Пушкина! Я тебя, в гроб сходя, благословлю! Ты у меня сам застрелишься, бездарь! Марш на помойку! Пререкаться со вздорной бабой – ниже моего достоинства. И пойду! И выброшу! Пальцы стальным захватом смыкаются на пакете с мусором. Рвется тонкий полиэтилен. – Еще на пол мне рассыпь!.. Лидка хмурит брови. Нетушки, актрисуля. Не верю. Одарив жену надменной улыбкой, я покидаю отеческий дом. Хлопаю дверью. Шествую по лестнице. С чувством собственного превосходства. Начинаю гнусно хихикать. Индюк надутый! Придурок-муж из «семейного» ток-шоу для дебилов. Как жена меня терпит? Верно сказала: бездарь! И место мое – на помойке… Самоуничижение – паче гордыни? .....
|