Начало
Джордж Оруэлл Да здравствует фикус! Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а денег не имею, то я – медь звенящая, или кимвал бренчащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею денег – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а денег не имею, нет мне в том никакой пользы. Деньги терпеливы и милосердны, деньги не завидуют, деньги не превозносятся, не гордятся; не бесчинствуют, не ищут своего, не мыслят зла; не радуются неправде, а сорадуются истине; все покрывают, всему верят, на все надеются, все переносят /…/ А теперь пребывают сии три: вера, надежда, деньги. Но деньги из них больше. (Адаптировано) [1] 1 Часы пробили половину третьего. В задней служебной комнатушке «Книжного магазина Маккечни» Гордон – Гордон Комсток, последний отпрыск рода Комстоков, двадцати девяти лет и уже изрядно потрепанный, – навалясь на стол, щелчками большого пальца открывал и захлопывал пачку дешевых сигарет «Цирк».
Середина
– Господи! Пялюсь в потолок, терзаюсь мрачными думами, что ж еще? – А почему мы никогда не ездим за город? Там можно вместе побыть целый день. Давай в следующий выходной? Гордон насупился. Вернулась отлетевшая на радостные полчаса мысль о деньгах. Поездка за город была не по карману, и он уклончиво перевел сюжет в план общих рассуждений: – Неплохо бы, конечно. В Ричмонд-парке довольно славно, Хэмстед-хиз похуже, но тоже, пожалуй, ничего. Особенно с утра, пока толпы не набежали. – Ой нет, давай куда-нибудь на настоящую природу! В Суррей, например, или в Бернхам-Бичез. Представляешь, как там сейчас хорошо – рощи, опавшие листья, тишина. Будем идти, идти милю за милей, потом перекусим в пабе. Будет так здорово! Давай! Паскудство! Вновь наваливались деньги. Поездка в такую даль, как Бернхам-Бичез, стоит кучу монет. Он быстро стал считать в уме: пять шиллингов сам наскребет, пятью «поможет» Джулия; стало быть, пять и пять. И тут же вспомнилась последняя из бесконечных клятв никогда не «занимать» у сестры. Не меняя спокойно-рассудительного тона, он сказал:
Конец
Она сварила кофе и на лаковом подносе (тоже необыкновенно удачная покупка на распродаже) принесла в гостиную. Взяв чашечку, Гордон прошел к окну. Улица далеко внизу расплывалась в солнечном мареве, будто затопленная ласковым золотым морем. Гордон опустил допитую чашку на столик рядом: – Вот сюда мы поставим фикус. – Что мы сюда поставим? – Фикус. Она расхохоталась. Видя, что слова его всерьез не восприняты, он добавил: – Надо пойти и заказать, пока цветочный магазин открыт. – Гордон, ты что? Какой фикус? – Обыкновенный. Будем за ним ухаживать; говорят, листья лучше всего протирать мягкой суконкой. Розмари схватила его за руку, вглядываясь в лицо: – Шутка? – С какой стати? – Фикус! Эту корягу жуткую! Да и куда его? Тут ни за что не поставлю, а в спальне тем более. Спальня с фикусом, бред! – В спальню не надо. Его место здесь, у окна в гостиной, чтобы все люди из дома напротив любовались. – Смеешься? Ну конечно, смеешься надо мной! – Вполне серьезно. Говорю тебе, нам нужен фикус. – Но зачем? – Должен быть. Первое, чем положено обзаводиться новой семье. Часть свадебного ритуала.
|