После Сирина

В английской версии автобиографической книги «Память, говори» (Speak, Memory, 1967) Набоков вспоминает о нескольких своих собратьях по эмигрантской литературе — о Ходасевиче, Марине Цветаевой, Бунине, Поплавском, Алданове, Куприне, Айхенвальде — не совсем так, как в «Других берегах», ее более раннем русском варианте. Он изменяет композицию раздела, вносит в него некоторые поправки и уточнения, а в конце добавляет лукаво: «Но автором, который интересовал меня больше других, был, естественно, Сирин. Мы с ним принадлежали к одной генерации. Из всех молодых писателей, вылупившихся уже за границей, он был самым одиноким и самым заносчивым. Начиная с появления его первого романа в 1925 году и на протяжении следующих пятнадцати лет, пока он не сгинул столь же необычно, как и появился, его творения вызывали острый и не вполне здоровый интерес у критиков. <…> По темному небосклону изгнанья Сирин пронесся — воспользуемся традиционным сравнением — как метеор, оставив после себя лишь смутное чувство неловкости».

Большинству американских и английских читателей, мало сведущих в недавней истории русской словесности, было, конечно, невдомек, что Набоков говорит здесь о сам.....

— Вам доводилось читать… — начал было я, но в эту минуту у ворот остановился шикарный, хоть и изрядно замызганный автомобиль.

— Боже правый, — сказала мадам Лесерф.

— Может, это она? — воскликнул я.

Из машины выбралась дама — и прямо в лужу.

— Да, это она, — сказала мадам Лесерф. — Только оставайтесь, пожалуйста, здесь.

Она побежала по дорожке, маша рукой, расцеловала приезжую, потом повела ее куда-то влево, и обе они исчезли за кустами. Я заметил их еще раз, когда, обойдя сад, они стали подниматься по ступенькам, потом скрылись в доме. Практически от Елены фон Граун у меня остались в памяти только незастегнутая меховая шубка да яркий шарф.

Я отыскал каменную скамеечку и на ней уселся. Я был возбужден и скорее собой доволен, ибо наконец-то настиг добычу. На скамейке лежала чья-то тросточка — я потыкал ею о влажную бурую землю. Успех! Нынче же вечером, как только я с ней поговорю, вернусь в Париж, и… В эти мысли втерся чужак — подкидыш, трепещущий уродец, юркнул и смешался с толпой… А на.....

136

…от своего французского предка, католического поэта и почти что святого…  — Намек на французского поэта, лауреата Нобелевской премии Сен-Жон Перса (Saint-John Perse, наст. имя Алексис Леже; 1887–1975), чей псевдоним составлен из имен святого Иоанна (в английской передаче) и римского поэта Персия. Сен-Жон Перс (без двух букв Персон) известен как «поэт-путешественник», совершивший множество поездок по Азии и островам Тихого океана.

137

…дурацкое русское… имя покойной старухи.  — По-английски имя Настя созвучно прилагательному «nasty» (злобный, мерзкий).

138

Карта Нежности.  — Как отметил Д. Циммер, аллегорическая карта страны Нежности (Carte de Tendre) была приложена к роману французской писательницы Мадлен де Скюдери (1607–1701) «Клелия, или Римская история» (1654–1661), служившему современникам учебником галантности и салонной любви.

139

«Дождь в Виттенберге, но не в Виттгенштейне»…  — Шутка обыгрывает название университета, в котором учился Гамлет, и фамилию австрийского логика и философа-неопозитивиста Людвига Виттгенштейна (1889–1951), чью концепцию языка нередко сопоставляли с поэтикой Н.....