Начало
Петер Надаш У дверей времени. Вступительная заметка Первые повествователи человечества — от египетских сказок и «Илиады» до Книги Бытия и новозаветных Евангелий — знали: всякий рассказ должен начинаться с начала. И уверенно начинали с верховных богов, царей и их родословных, с истока времен, с сотворения мира: «Случилось это в бытность царем Верхнего и Нижнего Египта его величества Снефру правогласного», «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына», «В начале сотворил Бог небо и землю», «Битвы и мужа пою, кто в Италию первым…», «В начале было Слово»… На титульном листе книги Петера Надаша значится другое: «Конец». Он начинает отсюда. Таков личный выбор автора, но есть в нем — исторически, географически, этически — куда более общий смысл. Проза Надаша — об этом смысле и его поисках. Проза-поиск, но особый: поиск в свете и предвосхищении конца. «Я жил в мирах, которые кончались», — признался в одном из своих последних разговоров с журналистами уроженец близких краев, еще одного «региона великой ереси», один из самых пристальных и памятливых свидетелей XX века, поляк, а вернее литвин Чеслав Милош, примечательно уточнив, что с эмиграцией перенес это чувство на.....
Середина
г видит Руфа. Руф подымает серп над головой и, расталкивая людей, наступая на ноги, подбегает к девушке. Свободной рукой он берет ее за руку, он сжимает в своей руке это чудо, сотворенное из тонких косточек, мягкой плоти и горячей кожи, и тащит девушку за собой, пока они не выныривают из-под власти толпы. На обочине дороги он отпускает увлажненную общим потом руку ее, но серп — совсем спятил, бедняга! — все еще держит над головой. Чернь бежит мимо них, то и дело устраивая заторы, позади всех ковыляют одиночки: паралитики и слепцы. Самым последним тащится прокаженный и, как требует того закон, кричит, спотыкаясь на своих увечных ногах: „Я прокаженный! Прокаженный!“ А дальше дорога пустынна, бела, залита солнцем. С вершины горы доносится гул. И снова слышны голоса полевых жаворонков, как будто они и не прерывали свою песню. А эти двое стоят там одни. Красиво. Правда, красиво? Ведь правда? Конечно, мой дедушка рассказывал не совсем так. Он не мог знать того, что я теперь уже знаю. Я же до тех пор все думал и думал про это, пока не понял, что все могло происходить только так. Тут мне помогла точная память. Мой дедушка рассказал только, что жил в Иерусалиме некий Симон, у которого было .....
Конец
Мерени просунул в нашу дверь голову и поманил меня. Видел это и Андял. Я вышел в коридор, уже в пижаме, но на нем был костюм. Он сказал, что его поезд отправляется сегодня ночью, он уезжает в «Ракоци», военное училище, и, когда ему дадут увольнительную, навестит меня; и еще сказал, чтобы я тоже перебрался в это училище. Я боялся, что он опять обнимет меня, но мы только пожали друг другу руки, и он зашагал по коридору. Когда я вернулся, Андял не спросил, зачем приходил Мерени. Я думал, он донесет на меня, но ничего не произошло; так что он остался моим другом. Только однажды утром, после побудки, вошел пайташ Дежё и объявил, что с нынешнего дня Хёдес и Андял поменяются местами. Так Хёдес оказался подо мной на нижней койке, Андял же занял верхнюю койку у окна, прямо напротив меня. Туда я, конечно, не мог перебираться к нему, когда выключали свет. И все же, думаю, это из-за Мерени, из-за того, что мы говорили с ним тогда в коридоре. Хёдес в нашей группе самый глупый, так что мне совсем не хотелось звать его к себе или спускаться к нему. И еще я не хотел, чтобы меня видели с ним, потому что считал: Андял все еще друг мне. Но ничего, придет время, я тоже уеду в военное училище. В суббо.....
|