Паскаль Лэне

Кружевница

Но если что-то не может выразить себя в слове и остается невысказанным, то, беззвучно канув в гомоне человеческом, оставляет ли оно хоть какую-нибудь зарубку по себе, хоть малую царапину на скрижалях бытия? Такой поступок, такой человек, такая средь ясного солнечного дня одиноко упавшая с неба снежинка — реальность она или воображение, хороша, безлика или плоха?

Роберт Музиль. «Тонка»[1]

I

История эта начинается в одном из департаментов северной Франции — в том, что на картах напоминает по форме свеклу.

Зимой, проезжая здесь на автомобиле, видишь лишь что-то вроде шишки. Точно опухоль на горизонте. И вечные сумерки, когда безлистые деревья у кромки полей кажутся особенно голыми и корявыми.

Дома в поселке — все кирпичные, одноэтажные. Между двумя их рядами пролегло тщедушное подобие шоссе — не шоссе, но и не улица, хотя тротуары асфальтированы и до блеска отполированы частыми дождями. Легковые машины оставляют двойную колею в месиве раздавленной свеклы. Грузовики тоже.

В последующие дни Эмери катал Помм на машине, увозя ее как можно дальше от пляжа и от людей. Ему не хотелось, чтобы она походила на других девушек и, подобно им, валялась на пляже. Они посетили Онфлёр с его высокими, крытыми шифером домами, что глядят в спокойную воду старого порта. На Помм была рубашка с короткими рукавами цвета бутылочного стекла, короткая, очень узкая юбка, красные лакированные туфли на высоком каблуке и такая же сумка. Эмери заставил ее купить себе корзинку и сандалии на веревочной подошве. И все, что было из красной кожи, упрятали в корзинку. Эмери решил заняться воспитанием Помм. Ему, например, не нравились два маленьких золотых колечка, висевшие у нее в ушах. Она носила их с восьми лет и рассказала ему, как ювелир проколол ей иголкой уши. В тот день ее впервые привезли в город.

Над Онфлёром, на склоне Граса, они обнаружили часовню, где Помм внимательно прочитала старинные ex-voto[8] парусных мореходцев. С этой высоты видно было устье Сены, а за ним море, порабощенное (зеркало воды на таком расстоянии казалось идеально гладким) огромными махинами танкеров, которые все дальш.....

Но какова же во всем этом роль Эмери де Белинье, этого представителя Культуры? Казалось бы, знание, опыт соприкосновения с Прекрасным должны были помочь ему понять и оценить Помм. Но этого не случилось.

Иронический взгляд автора «Кружевницы» на Эмери де Белинье, этого потомка старинного дворянского рода, студента Института архивов и будущего хранителя культурных ценностей, вовсе не означает иронического отношения к самим этим ценностям: Паскаль Лэне отрицает только культуру склерозированную, «овеществившуюся» (даже книги могут превратиться в вещи — и превращаются в них на столе Эмери); он отрицает мертвый язык культуры, которая, отгораживаясь от жизни, обрекает себя на бесплодное, музейное, архивное существование.

В противоположность Помм, Эмери де Белинье владеет Словом — он умеет все назвать, найти всему должное место, свой ящичек, свою этикетку. И этого, вероятно, вполне достаточно, чтобы пожать те академические лавры, о которых он мечтает, и даже для того, чтобы стать писателем — из тех, что скользят по поверхности вещей. Но живая душа Помм не укладывается в готовую формул.....