С. Лагерлёф

ПРЕДАНИЕ О СТАРОМ ПОМЕСТЬЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Это случилось погожим осенним днем в конце тысяча восемьсот тридцатого года. В ту пору был в Упсале высокий, желтый двухэтажный дом, стоявший одиноко посреди небольшой лужайки на самом краю города. Дом был весьма унылый и непривлекательный, но его неприглядность скрашивалась густым диким виноградом, который здесь, на солнечной стороне, расползся так высоко по желтому фасаду, что обрамлял три окна верхнего этажа.

В комнате у одного из этих увитых диким виноградом окон сидел студент и пил свой утренний кофе. Это был высокий красивый юноша благородной наружности. Его прекрасные вьющиеся волосы были откинуты назад, и лишь одна непокорная прядь то и дело падала ему на лоб. Одет он был в удобное, просторное платье, сидевшее, однако, на нем весьма элегантно.

В комнате у него было уютно. Тут находились прекрасный диван, мягкие стулья, большой письменный стол и превосходные книжные полки, на которых, впрочем, почти не было книг.

Вскоре она начала расспрашивать обо всем подробно, и прежде всего насчет помешанного. Она хотела знать, не боялась ли его Ингрид.

— О нет, он ни чуточки не опасен, — ответила Ингрид. — Да он и не совсем сумасшедший, он может продавать и покупать. Просто он сильно напуган.

Труднее всего было девушке рассказывать о словах, которые она услышала из уст приемной матери. Но хотя голос ее и задрожал от слез, она решила, что будет говорить обо всем без утайки.

Юнгфру Става приблизилась к ней, сдвинула с ее лба платок и заглянула ей в глаза. После этого она легонько потрепала девушку по щеке.

— Это можете пропустить, мамзель, если вам угодно. Мне нет надобности знать про это.

— Ну а теперь пусть моя сестра и мамзель Ингрид простят меня, — сказала она чуть погодя. — Мне пора нести кофе ее милости. Я скоро вернусь и тогда послушаю, что было дальше.

Когда же она возвратилась, то сообщила, что рассказала госпоже советнице о молодой девушке, которую живой положили в могилу. И ее госпожа пожелала увидеть эту девушку.

— Нет, ты сможешь, — сказала Ингрид.

— Никто не сможет этого забыть, — жаловался он. — Я был ужасным. Никто не сможет меня полюбить.

— Я люблю тебя, — сказала она.

Он недоверчиво посмотрел на нее.

— Ты поцеловала меня, потому что боишься, что я снова сойду с ума. Тебе просто жалко меня.

— Я могу поцеловать тебя еще раз, — сказала она.

— Ты говоришь так, потому что знаешь, что мне это необходимо.

— Тебе необходимо знать, что кто-то любит тебя?

— Необходимо ли мне это? Мне? О, Господи! Дитя! — воскликнул он, высвобождаясь из ее объятий. — Как смогу я вынести все это? Я буду знать, что любой человек, увидев меня, подумает: «Он был помешанным, он кланялся собакам и кошкам».

Новый приступ отчаянья овладел им. Он упал и заплакал, закрыв лицо руками.

— Лучше снова потерять рассудок! Я слышу, как они кричат… Я вижу себя. И этот страх, страх, страх…

Но тут Ингрид потеряла терпение.

— Что ж, будь по-твоему! — вскричала она. — Стань опять помешанным! Как это по-мужски — стремиться к безумию ради того, чтобы быть избавленным от страха!