Начало
Фигль-Мигль Мысли о заведомо ложном В волчьей шкуре Хочу быть злым-презлым. Хочу… о, хочу, чтобы у меня были клыки! Точно, зубы мои как клыки — на каждый по пестрой овце. Мой грозный взор искрится в ночной темноте, внушая суеверный ужас; мои глаза — око преисподней. Хвост мой как башня, или сноп пшеницы, или невод рыбу уловлять. Свой хвост я всегда ношу при себе: волчий хвост — это филактерий, предохраняющий от многих болезней. Как я здоров и прекрасен, возлюбленные мои! Я волк, волк, точно. У, какой страшный и серый. У, какой поедучий. Растопчу. Растерзаю. Чего? Сам ты плюшевый. Я — священный зверь и спутник Аполлона, поэтому того называют иногда Ликийским, то есть «волчьим». Как-то я растерзал вора, унесшего сокровище Аполлона, и указал место, где оно было зарыто. После этого меня даже в дельфийский культ пустили и поставили мне статую. А что там было за сокровище? Так, свитки какие-то, дощечки и папирусы, но зато каждый — в отдельном золотом ларчике. Поэты, которые всегда при Аполлоне, попортили в мою честь много новых свитков и попросили у Аполлона новых ларчиков, а у меня с тех пор осталась привычка охранять клады. Середина
Так что, это действительно заменяет счастье? Говно вопрос; разумеется, нет. Замены счастью не существует, как — вполне возможно, хотя недоказуемо — его самого. Это не мешает нам переживать какие-то моменты с такой остротой восприятия, ужаса и сострадания, что сознание отменяется, а вместе с ним отменяются хаос и необходимость с хаосом бороться. Кто-то прочтет и скажет: да подотрись ты своим катарсисом. Это неблагородно. Древние римляне, например, подтирались надушенной тряпочкой, а один из героев Рабле — теплым гусенком. Я только не помню, нужно ли предварительно свернуть гусенку шею, чтобы не ущипнул. С другой стороны, если щипки войдут в обыкновение, станут частью некоего ритуала… Будем привыкать. Ночью в дождь пишу на север Здравствуй. Здесь все спокойно, за исключением моря. Море неспокойно. В жизни не видел такого неспокойного моря, и все с каким-то, ты знаешь, странным намеком на возможность трансформации природных бурь в житейские. Что там сейчас творится, в толще воды? С берега не видно, или видно, но плох..... Конец
Глупая палка! повторил я в изумлении. Опомнись; деды и прадеды наши ее почитали — не из страха перед наказанием, не в ожидании награды. Раскаешься о своей дерзости, когда шею к петле приноравливать будешь! Он даже засмеялся. И я был у судьбы в случае, возразил он. Колесо повернулось и повернется снова, да мне что за дело, когда я спрыгнул вовремя и боле на него не полезу? Что ж ты думаешь, сильно я к ветхим дедовым заветам приноравливался, чтобы живу остаться? Раскаялся бы я, когда б мне пришлось о чужой глупости раскаиваться. Тяжело мне тебя слушать, сказал я с огорчением, и хотя не разубедил ты меня нимало, вижу и я, что останусь безуспешен. Расстанемся здесь; тебе, упоеваемому гордостью, я не смогу препятствовать, меня же, пока я своим невеликим рассудком здрав, ты не увлечешь за собою. Так представь, что у тебя обморок, сказал он, крепко беря меня за руку и адски усмехаясь. Я переведу тебя. Ум мой помрачился; представились ему разом и крепкая водка, и удовольствия образованной беседы, и надежда смягчить озлобленного упрямца, и ужас перед новы.....
|