Фигль-Мигль

ЩАСТЬЕ

СЕЙЧАС

В аптеке я купил новую зубную щётку и кокаин. Это было утром — холодным, дождливым. («Утро туманное, утро седое», — пело аптечное радио незнакомым древним голосом. Голос падал, как капли сырости, откуда-то сверху на прилавок и маленькую отрешённую женщину в сером халате, на котором неожиданно ярко блеснул значок Лиги Снайперов.) А в шестом часу, пройдя блокпост, я шёл по Литейному мосту, и погода казалась прекрасной. Город мерцал в рассеянном свете апреля, вода блестела, небо становилось все прозрачнее, воздух — чище. Чистоту и покой можно было есть большой красивой ложкой, серебряной-пресеребряной. Всё, что вырастало впереди, слева и справа — дома тихой набережной, перламутровая стрелка Васильевского острова, — словно улыбалось со сдержанной радостью, растворяя в одной сияющей чаше жемчуг воздуха, архитектуры, воды.

На уходящих в воду гранитных ступенях кто-то оставил, намереваясь вскоре вернуться, складное деревянное кресло. На кресле лежала книга. Вещи терпеливо ждали своего владельца. Я повернул направо.

Мы склонились над картой. Она была почти такая же, как у Фиговидца, только больше, и районы к востоку и юго-востоку от Охты были исчерканы тревожными красными стрелками. Варвары, стало быть, наступали.

— Да, и вот ещё что. Буду вам признателен за пару сеансов.

— Для вас?

— Да, лично для меня.

— В счёт оплаты конвоя?

— Ценю ваш юмор. Я заплачу наличными. На услуги контрабандистов одной водки не хватит.

— Кстати, почему такие проблемы с египетскими?

Канцлер подарил меня очередным куском льда.

— Потому что гашиш, не нанося большого вреда здоровью, растлевает душу. Потому что умиротворённая и беззаботная душа всегда будет лёгкой добычей для всех, кто её пожелает. Потому что сейчас не время для созерцательности. Будущее (если оно у нас будет) всё восполнит. Или я должен объяснять вам, что утончённость одних эпох зиждется на самоотречении других, им предшествовавших?

— Итак, у нас эпоха самоотречения. А фриторг? Как вы сумели их убедить?

— Это всего лишь вопрос силы. Здесь, на Охте, я сильнее фриторга.

— Охотно верю, — сказал я.

— Я помню, ты говорил, что мелкого раздавить труднее. Но…

— Но ты расхотел быть мелким. Теперь определись, в кого ты себя готовишь: в радостные, в анархисты или в губернаторы?

Муха обиделся.

— Почему ты со мной так говоришь?

— Я говорю с тобой голосом рассудка.

— Рассудка? А в руках у тебя что?

Я отложил книгу.

— Это надо по работе.

Подлетел халдей с новой бутылкой и чистыми стаканами. Муха потряс головой, возвращаясь к жизни.

— Зачем тебе охрана? — спросил он, глядя на Родненького. Тот старательно жевал пирожок за соседним столиком, и усталость на его лице удостоверяла возраст надёжнее любой пенсионной книжки.

— От радостных.

— Неужто они так разукрасили?

— Ага. А ты на кого подумал? На Плюгавого?

— Зря смеёшься. Он опасный.

— Опасный, но смешной.

Муха наконец развеселился. Его депрессия приходила и уходила быстро, как летняя гроза. Фиговидец, наверное, охотно бы поменял на такую свои угрюмые затяжные муки.