ОТ АВТОРА

Незадолго до того, как, помнится, в 1836 году в Ноане я написала роман «Мопр»,

закончилось мое дело о разводе. И тогда-то брак, с уродствами которого я до той поры

боролась, давая, быть может, повод полагать — поскольку мне не удалось достаточно полно

развить свою мысль, — будто я отрицаю его по существу, предстал передо мною во всем

нравственном величии своих принципов.

Нет худа без добра для того, кто умеет размышлять: чем яснее я видела, как

мучительно и тягостно рвать супружеские узы, тем сильнее ощущала, насколько недостает

браку того, что составляет основу счастья и равенства, — в понимании самом высоком и еще

недоступном современному обществу. Более того — общество старается принизить

священный институт брака, уподобляя его коммерческой сделке. Оно всячески подрывает

устои этого священного института, чему способствуют и нравы самого общества, и его

предрассудки, и его лицемерная подозрительность.

Когда, желая чем-нибудь себя занять и рассеяться, я начала писать роман, мне пришла

в голову мысль изобразить любовь исключительную, вечную — до брака, в браке и после

воздержанности и великодушия историю любви какой-нибудь прославленной личности. Но и

тут ему не удавалось вытянуть из меня ни слова. Я не мог до конца простить ему, что он

когда-то повредил мне в глазах Эдме. Я догадывался, что он продолжает это делать и

сейчас, и относился настороженно ко всем аргументам его философии и даже к его дружбе,

как она ни прельщала меня. А в этот вечер я был и вовсе неприступен. Покинув

встревоженного и опечаленного аббата, я ушел к себе и, бросившись на кровать, зарылся с

головою в одеяла, чтобы заглушить давно уже клокотавшие в груди рыдания, которые

одержали беспощадную победу над моею гордыней и моею яростью.

XIV

Мрачное отчаяние охватило меня на другой день. Эдме была холодна как лед, де ла

Марш не появлялся. Мне показалось, что аббат ездил к нему и доложил Эдме об исходе их

беседы. И кузина и аббат сохраняли, впрочем, невозмутимое спокойствие, я же молчал,

снедаемый тревогой. Мне ни на минуту не удавалось остаться наедине с Эдме. Ввечеру я

Горы[65] возмущали и приводили в отчаяние аббата, она великодушно приносила в жертву

дружбе свои патриотические порывы и с присущей ей деликатностью никогда не

произносила при нем имена некоторых людей, заставлявшие его содрогаться; между тем

сама она была такой стойкой и убежденной их сторонницей, каких я среди женщин не

видывал.

Что касается меня самого, то могу утверждать: я был воспитан Эдме; всю жизнь я

всецело доверялся ее разуму и чувству справедливости. Когда в своем искреннем увлечении

я захотел принять участие в общественной борьбе, она удержала меня, напомнив, что мое

имя помешает мне приобрести влияние среди простого народа, ибо люди не станут доверять

мне и будут думать, что я желаю опереться на них, дабы заставить забыть, что я дворянин.

Но когда враг появился у ворот Франции, Эдме сама послала меня служить в армию

волонтером; когда же военное поприще стало поприщем честолюбия, а республика была

уничтожена, жена призвала меня к себе и сказала:

— Больше ты меня не покинешь.